Фэй Уэлдон: Расщепление. Беда

— Замолчи, пожалуйста, Анетта…

— Я вспомнила про этот снимок потому, что Генри и Лютик говорят: сейчас люди цивилизованные, физически так мучить не осмелятся, но морально — сколько угодно. Мы все в душе сербы, хорваты и боснийцы. Спайсер распиливал мою голову изнутри, а не снаружи, только и всего. Люди стремятся причинить друг другу самые ужасные мучения. Отпилить человеку голову — это довольно забавно. Отделить сознательную, понимающую половину от другой, механически дергающейся. А что? Так и надо. Раз и навсегда, и конец всем мукам и разочарованиям. Чем плохо? Спайсер причиняет мне боль, я дергаюсь. Но перепили он мне позвоночник — и все, никаких мук, он снова может радоваться жизни. Но у Спайсера не получилось. Я положила было голову на плаху, но вовремя отдернула. Разве он виноват? И шея моя зажила. Ты что, плачешь?

— Да. Я думала, ты уже выбралась из ямы, но ты все еще там.

— Отсюда бесполезно выбираться, Гильда. Пути из ямы нет. Ты просто немножко приберешься в ней, посадишь цветочки, пригласишь гостей. Гильда, он уже стучит в стекло, кажется, разозлился все-таки. Я должна проститься. Господи Боже мой, это Эрни! Что делает здесь Эрни Громбек в костюме, при галстуке, в начищенных туфлях? Несуразица.

— Э рни, — сказала Анетта.

— Что, милая? — спросил Эрни.

— Проедем по Белла-Крезент мимо бывшего моего дома?

— Ты уверена, что хочешь этого?

— Да, пожалуйста. Знаешь что, я закрою глаза, а когда мы подъедем, открою на секунду, взгляну и опять крепко зажмурюсь, а ты дай газу и кати оттуда что есть мочи.

— Нам надо взять Сюзан и Джейсона из школы, уже нет времени делать такой крюк.

— Просто ты не хочешь, чтобы я опять увидела Спайсера, вдруг он мне понравится, и я снова поддамся его обаянию, — сказала Анетта.

— Твоя правда, — кивнул Эрни Громбек.

— Не беспокойся. Это все было в другой стране, и Спайсер, которого я знала, умер. Его место занимает его бездушное подобие. Как можно любить куклу?

— Обидно, однако, получилось с недвижимостью, — сказал Эрни. — Надо же было остаться в таких дураках.

— Не важно, — возразила Анетта. — Я могу все это изобразить в романе.

— Никто не поверит. И не надейся.

— Я передумала, — сказала Анетта. — Поехали прямо в школу. На самом деле мне не хочется ехать по Белла-Крезент. Я заранее знаю, что там увижу. Вид у дома запущенный; крыльцо как бы съежилось, стало ниже; ступеньки провалились; на двери две таблички с фамилиями и самозваными титулами; из верхнего окошка выглядывает Спайсер — болонка для внутреннего пользования и, может быть, Марион. Окна мутные, затуманенные от табачного дыма, марихуаны и от состояния их мозгов. К порогу тянется очередь доверчивых людишек, ищущих хоть кого-нибудь, в кого бы поверить, — не важно, если порушатся семьи и во имя любви и мира процветет злоба. Нет, тебе ни к чему такое зрелище, и мне тоже. От него у меня может подняться давление, и как бы это не повредило нашему ребенку. По-моему, лучше обойтись без таких впечатлений, и пусть то, что принадлежит прошлому, в прошлом и останется.

— Да, пожалуй, — согласился Эрни Громбек, развернул автомобиль, и они поехали за детьми.

— Э рни, — сказала Анетта, когда они припарковались у школьных ворот, — окажи мне одну любезность.

— Все что тебе будет угодно, — отозвался Эрни.

— Взгляни на эту фотографию.

— Как? Опять?

— Ну, пожалуйста. Ты видишь на ней бюст Карла Маркса?

— Нет, — ответил Эрни. — Не вижу.

— Тогда все в порядке, — успокоенно проговорила Анетта.

— Убери ее подальше, а то еще дети увидят, — сказал Эрни. — Будем поддерживать респектабельность в нашем районе. Слава Богу, что это полароидный снимок, он уже выцветает.

Фэй Уэлдон — английский писатель. Писатель, в творчестве которого совместилось много практически несовместимого — реализм и абсурд, истинно британский, логичный, жесткий модернизм — и обжигающе едкий черный юмор. Произведения Фэй Уэлдон, по меткому слову авторитетного критика, «возвращают иронии ее подлинно высокое место в современной литературе».

«Расщепление» и «Беда» — романы тревожные, злые и — забавные. Нервная, неровная и откровенно провокационная, эта проза добивается от читателя в принципе невозможного — держит в непрерывном напряжении, заставляет его смеяться и — снова и снова задумываться, невольно проецируя уэлдоновские жутковатые и умные фантасмагории лично на себя…