Фэй Уэлдон: Ненавижу семейную жизнь

— Агнешка? — переспрашивает Мартин. — Слишком длинное имя. Придется ей сменить его на что-то покороче, если она всерьез хочет устроиться в Англии. Об эти “шки” язык сломаешь, и слух режут.

— Ну нет, менять имя она не станет, — возражает Хетти. — Есть же у людей самолюбие, есть уважение к родителям, которые их так назвали.

— Если мы будем ей платить, она, хочешь не хочешь, должна будет считаться с нашими требованиями.

Мартин и Хетти ведут этот разговор в своем небольшом, уютном, купленном в кредит доме на окраине Лондона, в Кентиш-тауне. Им чуть за тридцать, они красивые, цветущие молодые люди, у обоих высшее образование, официально они не женаты, но не от недостатка любви друг к другу, просто таковы их принципы. Их полугодовалая дочь Китти спит в своей кроватке в спальне, Мартин и Хетти со страхом ждут, что она вот-вот проснется. Мартин только что вернулся домой с работы. Хетти гладит, занятие это для нее непривычное, утюг так и норовит выскользнуть из рук, но трудится она честно — как и всегда, что бы ни довелось ей делать.

Хетти — моя внучка. Я много лет растила ее и воспитывала и не чаю в ней души.

Они с Мартином обсуждают, нужно ли им взять к дочери няню Агнешку, которую рекомендовала Барб, коллега Хетти по литературному агентству “Динтон и Селтс”. Хетти в декретном отпуске, но уже хочет вернуться на работу, а Мартин против. Говорить он этого не говорит, но Хетти чувствует, не просто же так он сказал, что имя у няни слишком длинное. Об Агнешке они почти ничего не знают, известно лишь, что она работала у сестры Барб, ухаживала за ее тройняшками, и та дала ей хорошие рекомендации.

В тех кругах, к которым принадлежат Мартин и Хетти, чуть не половина детей рождается с помощью искусственного оплодотворения, поэтому сейчас так много двойняшек и тройняшек. С Китти они просто случайно “залетели”, но, пережив первоначальную панику и сомнения, благословили эту случайность. Это Судьба, решили они, все к лучшему. Человек предполагает, Бог располагает, и на сей раз он расположил удачно.

— Я считаю, мы не должны просить ее менять имя только потому, что оно нам не нравится, — говорит Хетти. — Это неправильно, она может обидеться.

— А я считаю, что страх обидеть кого-то не может быть критерием при оценке того, что правильно, а что неправильно, — говорит Мартин.

— Почему не может? Не понимаю, — говорит Хетти. Она хмурится. Кто станет спорить, что, желая поступить правильно, мы изо всех сил стараемся не ранить самолюбие людей? Однако с рождением Китти ее представления о том, что правильно и что неправильно, стали терять прежние четкие очертания, а уверенность в собственной нравственной правоте пошатнулась.

Хетти понимает, что “неправильно” совать Китти в рот пустышку, когда она плачет, как это делают невежественные матери по соседству. “Правильно” было бы понять причину, почему ребенок плачет, и устранить ее. И тем не менее она раз десять в день выбирает вместо правильного варианта неправильный. При этом она сознает, что повинна в грехе высокомерия, так как не желает причислять себя к прочим молодым матерям из их округи. Может быть, сейчас доход их семьи ниже среднестатистического, и все равно она все чаще испытывает чувство превосходства, сравнивая себя с ними. Она не ждет полмесяца, пока придет патронажная сестра, а читает книги по уходу за маленькими детьми. Она из тех, кто управляет собственной судьбой. Только вот в последнее время стала ужасно неуравновешенная, нервная, никак не может справиться со своим гормональным взрывом, то вдруг сердится по совершенно непонятной причине, то радуется, сейчас в чем-то твердо уверена, а через минуту налетают сомнения. А сегодня утром, когда она проснулась и дала пустышку Китти, лежащей в своей кроватке возле их супружеского ложа, она с облегчением подумала, что, в сущности, люди нравственны настолько, насколько могут себе это позволить, ни больше и ни меньше. Так что не надо ей так уж сильно себя винить.

— Значит, тебе надо сделать усилие и попытаться понять, — говорит Мартин. — Если позволить всем делать все, что им вздумается, о социальной справедливости можно забыть. Конечно, охотник, забивающий лису плеткой, обидится, скажи мы ему, что он изверг и садист, но это вовсе не значит, что говорить ему этого не следует. Мы все должны стараться достичь максимального блага для максимального числа людей, и тут уж без суровых слов и крутых мер иной раз не обойтись.