Шамай Голан: Палисандровая кровать госпожи Альдоби

— Видишь деревья? Из-за них будут стрелять, — предупредил он ее.

Вокруг уже была низменность, и Нафтали объяснил: если начнут бомбить с воздуха, надо лечь, прижаться к полу, а когда шофер остановит автобус — отбежать как можно дальше от него. Далекий дым на горизонте напомнил ему пламя, охватившее дом, который они избрали оборонительной позицией. Боеприпасы кончились, и ампулы с цианистым калием должны были гарантировать легкую смерть. Но тут он обнаружил вход в канализационный колодец и повел туда троих соратников.

Госпожа Альдоби неожиданно сказала:

— Я очень люблю эти поля, — и голосом избалованной барышни продолжала: — Такие желтые, просторные, тихие, созревшие, как на девятом месяце. — Она улыбнулась и добавила: — Запах дыма напоминает мне саманную печь во дворе и питы, которые пекла мама.

Нафтали посмотрел на нее дикими глазами. Из всех городов он выбрал местом жительства Иерусалим — из-за гор, потаенных пещер, ущелий. Он захотел жить в «Шорашим». Напрасно пытался Залкинд убедить его в тот день, когда он вышел из санатория, напрасно обещал покой и тишину в кругу друзей, которые подобрали его на улице у отверстия канализационного колодца и не оставили, когда он болел. Они вырыли ему окоп в лесу, на расстоянии, чтобы можно было услышать из лагеря, и приказали наблюдать и кричать в том случае, если приблизятся враги. И он издавал вопли, как тогда, в недрах канализации, предупреждая своих товарищей. Но теперь, в Израиле, его отдали в руки врачей санатория, чтобы те излечили его от этой привычки.

Внезапно Нафтали в испуге огляделся. Жена дремлет рядом. Другие сидят тихо, читают газеты. Глухие, подумал он, слепые, не чувствуют даже присутствие врага. Он обязан их предупредить. Он встал, двумя руками схватился за верхние поручни и издал дикий вопль.

Автобус резко затормозил.

— Да нет, ничего не случилось, — пыталась госпожа Альдоби успокоить водителя и пассажиров. — Просто крик, — повторила она, извиняясь. — Муж мой задремал, и что-то ему приснилось. — Она ласкала взглядом пассажиров, но так как автобус все еще не двинулся с места, извлекла последнее свое оружие. — Это потому, что он оттуда , вдруг ему захотелось издать вопль, так бывает и дома, — пыталась вызвать сочувствие, — среди ночи вдруг завопит.

Тут она обратилась к мужу, который все еще судорожно сжимал поручни:

— Садись, Нафтали, зачем стоять, если есть где сесть.

Автобус тронулся. Кто-то посочувствовал: «Бедный». Другой пассажир сердился: «Пусть заткнется».

Нафтали сидел, опустив голову. Он видел пылающие поля и багровые небеса, ощущал зловонную тьму подземного канала, и автобус мчится туда, в глубь этой тьмы, и он беспомощен перед ладонью жены, массирующей его спину, а жена нашептывает: успокойся, милый, иди ко мне, Нафтали, и голова его покоится у нее на груди, и горячий плод чрева ее словно жжет его мозг.

— Шорашим! — объявил водитель. По голосу явно было: он испытывает облегчение.

Нафтали поднялся и поплелся по проходу вслед за женой. У двери остановился на миг, поднял красные свои глаза, еще раз пытаясь предостеречь беспечных пассажиров, но госпожа Альдоби потянула его за руку, и Нафтали сошел со ступенек.

Калман Ямит встретил их у ворот в хозяйский двор. Как раз шел с плантации на обед, и тут: «Кого я вижу!» Молодые супруги Онгейм! Он протянул им обе руки, приветствуя. Затем обнял обоих и повел в столовую.

Но Нафтали снял с плеча его руку и зашептал:

— Они идут, выходят из пустыни, уже явились в Иерусалим.

Калман застыл на месте и спросил:

— Кто явился?

Госпожа Альдоби шепнула ему, в чем дело. Калман был из основателей кибуца, из тех, кто привез Нафтали в санаторий, поэтому он сразу все понял, покачал головой и сказал:

— Да-да, они идут.

Войдя в помещение, Нафтали задернул портьеры, прикрывая свет снаружи. Затем сел в мягкое кресло и вытянул ноги, чувствуя, как все тело его расслабляется. Быть может, они все же не придут в «Шорашим». Он помнил, как праздновали двадцатипятилетие основания кибуца. В тот день открыли «Музей прошлого». Выставили куклу в одежде лагерника, посадили Нафтали в почетный президиум между Калманом и Авраамом Залкиндом, чтобы он увидел прекрасное хозяйство, созданное основателями, и чтобы его самого увидели товарищи — все те, кто не верил, что символ их кибуца когда-нибудь появится во плоти. Затем начались речи. Все хвалили сыновей, что родились из праха Эрец-Исраэль и из пепла Катастрофы и выросли здесь среди кактусовых плантаций, между волнами моря и песка, и они-то и есть наши корни, «шорашим шелану», уходящие вглубь. Но Нафтали знал, что когда они придут из пустыни и форсируют канал, сыновья не помогут. Только если среди них будет Нафтали, способный их предупредить, они, может быть, спасутся.