Дмитрий Липскеров - Сорок лет Чанчжоэ

Накануне сладкого ветра мадмуазель Бибигон родила лейтенанту Ренатову ребенка, но так как мальчик появился в пограничное с воспоминаниями время, мать и отец забыли о нем, оставив в родильном доме. Таких – сирот памяти" впоследствии оказалось множество, и через некоторое время власти приняли решение открыть сиротский дом-интернат, которому впоследствии было дадено имя – Графа Оплаксина, павшего в боях за собственную совесть".

Как-то в субботу мадмуазель Бибигон молилась в чанчжоэйском храме и задержалась в нем допоздна, прося Бога о снисхождении ко всем ее будущим грехам.

– Бог простит! Бог великодушен! – услышала она за своей спиной голос митрополита Ловохишвили. – Но Бог-то православный, и слышит Он голоса лишь православных.

– Я – православная, – ответила мадмуазель Бибигон.

– А имя у тебя иностранное, – огорчился наместник Папы. – И мадмуазелью ты называешься! Нехорошо!

– А что же делать?

– Менять! И тогда Бог услышит тебя.

– Я согласна.

Митрополит Ловохишвили обрадовался столь легкой победе и предложил своей прихожанке имя Евдокия.

– Хорошее имя.

– Ну и славно! Будешь теперь Евдокией. Дусей сокращенно!

– Тогда и отчество мне нужно.

– А как отец твой звался?

– Не было у меня отца.

– Ну что ж, – задумался митрополит. – Дам тебе имя моего отца. Красивое имя!

Отца моего звали Андреем, и отныне ты будешь зваться Евдокией Андревной!

Таким образом и произошла Евдокия Андревна, жена лейтенанта Ренатова, впоследствии капитана в отставке.

– Вот оно что! – воскликнул Генрих Иванович. – Ах, вот почему моего имени нет в летописях! Это ветер! Ветер, принесший дурман забвения!.. Господи, какая простая причина! А я мучаюсь, как глупый ребенок!

Полковник Шаллер ласково погладил страницы, присланные славистом Теплым, и в первый раз за долгое время расслабился.

Он ощутил блаженство человека, чей смертный приговор, вынесенный врачами, не подтвердился. Генрих Иванович с умилением разглядывал березовый лист, прилипший к оконному стеклу, любовался его медленным движением к карнизу и неутомимо повторял про себя: как прекрасна жизнь!

В приподнятости своей Шаллер даже испытал сексуальное желание и поискал в воображении объект, которому это желание наиболее соответствовало.

– Лизочка Мирова, – прикинул полковник. – Глупое и милое создание! Как хорошо, что ее жизнь обустроилась!.. А этот Туманян вовсе не промах! Как хорошая гончая, идет по моему следу. Сначала Франсуаз, а теперь Лизочка!.." При воспоминании о Коти, ее крепком теле и природном бесстыдстве, Генрих Иванович определил предмет своих эротических фантазий. Впрочем, он не спешил совершить какое-либо действие, чтобы удовлетворить их. Ему было и так приятно, что живое всколыхнулось в нем и ищет своего выхода. На всякий случай Шаллер вообразил и Елену Белецкую и как человек, особенно тонко чувствующий, крепко пожалел ее, но и испытал к жене чувство благодарности за то, что все наконец прояснилось, и теперь он точно знает, почему его фамилия не значится в списках проживающих в Чанчжоэ…

Чуть позже, наслаждаясь теплой водой в китайском бассейне, Генрих Иванович опять задумался о вечности. Он вспомнил свою давнюю теорию о бесконечно малых величинах и сейчас опять уверился, что человеческая жизнь бесконечна.

– Ах, как это здорово быть в чем-то уверенным! – громко сказал он. – Поистине здорово!

– Нельзя быть в чем-то уверенным! – услышал полковник голос Джерома.

– А, это ты.

– Я, – подтвердил мальчик.

– Так полезай в воду.

Джером не спеша разделся и спустился по ступенькам в бассейн.

– Видишь вторую полоску? – спросил он, указывая на противоположную сторону. – Вода опять убывает. Мельчает бассейн.

– Ты прав, – согласился Шаллер и подумал, что если бассейн пересохнет, жизнь станет менее приятной.

– Так в чем ты уверен? – спросил мальчик.

– Да так, это я о своем.

– Понятно… Знаешь новости?

– Смотря какие.

– У меня в городе нашлась масса сподвижников!

– В чем?

– Люди стали с удовольствием сворачивать курамшеи.

– Причины ясны.

– Почему ясны?

– Потому что если у людей стали расти перья, то они не хотят, чтобы такие же перья были у кого-то еще!

– Это шутка?

– Совсем нет. Человек существо высшее, и он совсем не рад, что произошел от обезьяны. И если бы не было религии, то он бы ее обязательно выдумал, чтобы сочинить другую легенду о своем происхождении. Лишь бы не произойти от обезьяны. Так и в этом случае с перьями. Может напроситься мысль, что мы произошли от кур!