Дмитрий Липскеров - Сорок лет Чанчжоэ

И только Евдокия Андревна осталась за воротами. Она присела возле мертвого монаха и погладила его волосы.

– Андрюшка, Андрюшка Степлер! – сказала баба и вдруг вспомнила, что и у нее когда-то было другое имя. – Какое же?.. Ах да, мадмуазель Бибигон. Или пригрезилось мне это?.. – Баба прикрыла монаху глаза, попыталась было заплакать, но не получилось. – Прощай, Андрей Степлер.

Она поднялась с корточек и медленно пошла прочь от куриного производства.

Почему-то ей вспомнился капитан Ренатов. Он выплыл из памяти жалкой своей персоной, греющей ладони о бока горячего самовара.

– Надо уезжать", – решила баба, отгоняя от себя видение, и ускорила шаг…

Кур лишали жизни кто чем и как мог. Их рвали на части голыми руками, резали кухонными ножами, сворачивали головы.

Кто-то из особо отчаянных крикнул:

– Пали огнеметом! Жги их!

Завыло пламя, расплескиваясь по территории. Куры пытались спасаться бегством, но повсюду натыкались на засады погромщиков. Над – климовским" полем поднялись густой смрад и копоть от паленого пера и горелого мяса. Все это еще более распаляло нападавших, и они без устали убивали. Три миллиона кур, а по уверениям счетной комиссии их было примерно столько, ожидала неминуемая гибель.

Кипела кровь, смешанная с бензином, бегали по чернозему птичьи тела с оторванными головами. Толпа вдыхала кровавые ароматы и была пьяна.

Но неожиданно что-то изменилось в поведении кур. Они перестали беспорядочно бегать по загону и сгрудились в один громадный клин. Ни одна из особей этого многомиллионного птичника не издала ни звука. Ни – коко", ни – кукареку".

Погромщики, почувствовав перемену в поведении кур, на какой-то момент остановили свою пьяную резню, пытаясь сообразить, что бы это могло значить.

Они тоже сгрудились в одну кучу. Запыхавшиеся и восторженные, люди ждали продолжения.

Над – климовским" полем воцарилась абсолютная тишина. Молчали куры, тихо дышали люди. Стенка на стенку.

Во главе куриного клина, переминаясь с лапы на лапу, стояла большая серая курица. Ее красный гребешок, украшающий голову, слегка дрожал, а клюв был приоткрыт.

Серая курица дернула головой, изогнула тело и вдруг побежала в сторону людей.

Спустя мгновение за ней двинулись и остальные куры. Многомиллионное стадо кур, эта разноцветная туча перьев и мяса, в тихом беге надвигалась на погромщиков.

А те, в свою очередь зачарованные этой картиной, стояли на прежнем месте, как бычки на заклании.

Многие в толпе, наблюдающие этот могучий бег, вдруг вспомнили день куриного нашествия, а от этого им стало страшно.

А куры все бежали, склонив свои головы к самой земле. И когда, казалось, столкновение стало неизбежным, когда люди отпрянули в страхе, сбивая друг друга с ног, большая серая курица вдруг оттолкнулась от земли, расправила свои крылья и взлетела круто к небесам. За ней взлетели и остальные, взмывая огромной тучей над землей.

Птицы поднимались неуклюже, чересчур часто взмахивая крыльями. Но они все же летели, выстраиваясь в длинный куриный клин.

Как рассказывали очевидцы и со всех других окрестностей, птицы, разбежавшись, взлетали под облака, пристраиваясь к своим собратьям, распределяясь в клине по весу и величине.

Через считанные секунды все куры Чанчжоэ поднялись в воздух.

– Смотрите, куры летят! – кричали погромщики. – Вот это диво!

– Да и черт с ними!

– Да пусть улетают к каким-нибудь французам!

– Но все-таки это чудо!

Через минуту куриный клин закрыл солнце, и наступило солнечное затмение. Кур было такое великое множество, и улетали они так долго, что после того как последняя тварь скрылась за горизонтом, наступила ночь…

Этой же ночью уезжал из города г-н Теплый. Все его пожитки уместились в картонный чемодан, на боку которого давно выцвела наклейка – Венский университет. Неся его легко в левой руке, правую он оберегал от всевозможных колебаний и сотрясений. Сломанные пальцы, перетянутые куском сукна, ныли и напоминали обо всех муках, перенесенных Гаврилой Васильевичем в этом городе.

Наклеечка с сохранившейся позолотой напоминала о днях юности, о студенческой скамье и мечтаниях о блестящем будущем.

– Был бы я сейчас специалистом по России при японском императоре, – думал славист. – Или переводчиком при герцоге Эдинбургском!.. Как бы тогда сложилась моя жизнь?" Теплый одернул себя.

– Зачем грезить о том, чего не случилось!" Гаврила Васильевич вспомнил об университетских друзьях.