Михаил Шахназаров - Слева молот, справа серп

– А мы этот период забудем. А другой период мы раскрасим в цвета радуги…

Поступки выпившей женщины намного непредсказуемее мужских. В пьяном мужчине обычно просыпается либо агрессор, либо романтик. В изрядно принявшей даме может пробудиться кто угодно, от маленькой девочки до ненасытной самки. В Антонине Ульяновне Жмакиной ожила изголодавшаяся тигрица. Прижав к себе обмякшего от неожиданности официанта, она впилась в его тонкие, сухие губы. Острые ногти царапали фланель тенниски. Покрывая шею жертвы поцелуями, Антонина старалась пробудить в нем желание:

– Я же твое письмо три раза прочла, демон… Я же вся влагой пропиталась, Гвидушка… Бери, бери меня без устали.

– Да, Тоня, да… – пытался настроить себя ошарашенный официант.

Жмакина повернулась задом, уперла ладони в кору вековой сосны и изогнулась, широко расставив ноги.

– Ну где, где этот мощный таран? Вонзи в меня его, Гвидушка.

– Сейчас, Тонюшка. Сейчас, милая.

Расстегнув ширинку, Гвидо спустил штаны. Резким движением задрал юбку ответственной за культуру и вспомнил фотографии, размещенные в том самом журнале, что привез из Роттердама его друг-моряк. Постарался воскресить в памяти сцены порнографического фильма, который он с компанией смотрел на квартире у приятеля. Гвидо очень запомнилась негритянка, удовлетворяющая себя искусственным членом. Он представил соитие с Ирой, но все попытки заставить орган взбодриться были тщетны.

– Ну что же ты медлишь, похотливый скакун? – стонала Жмакина.

Взяв Антонину за бедра, Гвидо прижался к пухлым ягодицам в надежде, что соприкосновение с женской плотью заставит член проявить сознательность. Не помогло и это.

– Ну что ж ты, бл. дь, елозишь по мне, как гусеница? – сквозь зубы выдавила из себя Жмакина. – Да засади же своего мерзавца!

Но «мерзавец» на призывы реагировать категорически отказывался.

– Что-то… что-то не получается, Тоня, – голос Шнапсте дрожал.

Выпрямившись, Антонина оправила юбку. Голос ее был полон презрения:

– Э-эх… Блестящий скакун, фонтаны раскаленные, – Жмакина сжала в руках естество несчастного. – А там, оказывается, ни скакать некому, ни фонтанировать. Только писульки сочинять можем и тарелки с бутылками разносить. Глаза бы мои тебя, идиота, не видели.

Фигура Антонины таяла в летних сумерках. Под сосной в спущенных до колен штанах замер Гвидо Шнапсте. Он не видел звездного неба, не чувствовал аромата хвои, не слышал шелеста листвы. Обхватив голову руками, Гвидо издал нечеловеческий рык. В жизни бывали моменты, когда ему казалось, что силы на исходе. Но это были не половые силы. После сегодняшнего унижения Шнапсте просто не мог не посетить людей, которые стали черной меткой в его жизни.

Все купе журналистского вагона были настежь открыты. И во всех продолжалось веселье. Когда в дверном проеме появился Гвидо, Рома заканчивал произносить тост. Увидев гостя, сбился на полуслове. Вид у Шнапсте был и вправду грозным: сжатые кулаки, выдвинутая вперед челюсть.

– Пьете?

– Пьем, Гвидо. И тебе советуем. Присоединяйся, братан. Выпьем и забетонируем все наши проблемы, – пригласил Рома.

– Я здесь не за этим.

– А зачем же? – изумился Малютка Джоки.

– Затем, чтобы сделать заявление.

– Ну-у-у… Заявляй, – разрешил Малютка.

– На этот раз вам точно пи. дец!

И Гвидо исчез так же внезапно, как и появился.

– И что это было? – спросил Малютка Джоки.

– Похоже, совсем он с разумом хороводы водить перестал, – предположил Андрей.

Рома молчал. Ему было интересно, как развивалась история с письмом. Хотя финал ее был вполне предсказуем.

– Похоже, я начинаю понимать, зачем нужен был этот конвертик с идиотским ангелочком, и почему ему нужно было пририсовывать малюсенький хер, – сказал Марьин.

– Рома, расскажи, пожалуйста, про конвертик и ангелочка с маленьким хером, – попросил Малютка Джоки.

Тяжело вздохнув, Хузин опустошил рюмку. Закусывать не стал.

– Я написал Жмакиной любовное письмо от имени Гвидо. И подкинул в ее купе.

– И что ты в этом письме изложил, Ромочка? – с ехидцей поинтересовался Малютка.

– Многое я в нем изложил, Джоки, многое… Написал о том, как Гвидо хочет товарища Жмакину. О том, как его поражающий воображение своими размерами скакун фонтанирует в нее раскаленной лавой цвета млечного пути.

– Значит, про «пи. дец» он прав, Ромка, – заключил Малютка Джоки. – Говорят, Берия очень любил женщин. Особенно старшеклассниц обожал. Так вот, Рома. Будь Жмакина на его месте, она бы пионеров и комсомольцев целыми отрядами насиловала. Любит она мужчин, Рома.