Юлия Франк - На реках вавилонских

— Зенф, верно? Ваша фамилия Зенф. — Он отошел в сторону, чтобы я могла лучше его видеть.

— Вы могли бы позвонить.

— Звонок, видимо, не работает. Дверь квартиры не была заперта. А поскольку на мой стук никто не откликался… — Он смотрел на меня, будто ожидая, что я закончу фразу за него. — Я вам не мешаю?

— Смотря по тому, зачем вы пришли. — Я заложила пальцем страницу книжки.

Подбородок у него был гладко выбрит, но он носил усы, кончики которых были чуть закручены кверху. Человек этот говорил тихо, буквально выпуская из себя слова, точно ему стоило большого напряжения говорить так медленно и так тихо. Лицо его было все в тоненьких морщинках, которые не выдавали ни возраста, ни опыта, а скорее могли быть случайными следами прожитых лет. Волосы его казались прежде времени поседевшими, они были почти белые, хотя на вид ему нельзя было дать больше сорока пяти.

— Вы позволите? — Шляпой он указал на свободный стул.

— Пожалуйста.

— Это вам. — Он протянул мне коробку шоколадных конфет.

Я медлила их у него взять.

— С чего вдргуг конфеты?

— Моя фамилия Роте, доктор Роте. Вы наверняка уже обо мне слышали. — Пальто и шляпу он держал у себя на коленях, конфеты положил перед собой на стол.

— А я должна была слышать?

— Ну, я время от времени бываю здесь, в лагере. Кое-кто из здешних обитателей должен бы меня знать. — Он сделал нарочитую паузу, видимо, для того, чтобы я успела его вспомнить, однако я не ощущала ничего, кроме его напряженного ожидания. — Говорят уже, что я в некотором роде знаменитость. Организация, членом которой я являюсь и по поручению которой я пришел к вам, называется "Клуб Медведей". Вы, возможно, подумали о медведе как символе Берлина. Однако мы — всемирная организация. Мы работаем в Южной Африке и в Таиланде, в Южной Корее, в Германии и в Америке.

— А чем вы занимаетесь?

Уголки его рта дрогнули в улыбке, которая не выражала гордости. Это было лишь тщеславие в мягкой оболочке. Он наслаждался моим неведением касательно его персоны и немного помедлил, прежде чем дать мне объяснения.

— Да возьмите же. — Одним движением руки он открыл коробку и пододвинул ее по столу ко мне. Он улыбался, насмешливо и с чувством превосходства.

— С чего вдруг конфеты?

— С чего вдруг конфеты? Вы, должно быть, спрашиваете себя, чему вы обязаны таким вниманием и чем вы их заслужили. — Улыбка его была невыносима. — Не беспокойтесь, они не отравлены.

— Ха-ха.

— Вы, кажется, не понимаете шуток?

Что делало этого Роте таким сострадательным, таким щедрым и самоуверенным, что ему было нужно? Я смотрела на него и задавалась вопросом, не знаю ли я его, почему-то его лицо казалось мне знакомым, и, возможно, он мог быть связан с одной из секретных служб.

— А эти опять веселятся, верно? — Он указал на дверь, явно имея в виду музыку, которая доносилась откуда-то из соседней квартиры. Мне показалось, что эту фразу произнес кто-то другой, так мало подходила она к его изысканному облику.

— Кто?

— Да ладно. Соседи у вас поляки, верно? — Он откинулся на спинку стула, и стул под ним заскрипел. Стул казался слишком маленьким для этого человека. — Мы прекрасно знаем о конфликтах, которые вызывает здесь, в лагере, это соседство. Одни живут так, другие — эдак. Для нас все они равны, наши цели совершенно иного рода. Если вы желаете, я могу разъяснить вам некоторые аспекты. — Откашлявшись, он наклонился и поймал свою шляпу, которая соскользнула у него с колен. Головой он коснулся моего бедра. Когда он снова поднял глаза, лицо у него пылало. — Извините, пожалуйста. — Он провел ладонью по лбу. — Мы помогаем людям в нужде. Таким людям, как вы, жертвам человеконенавистнических и недостойных режимов, основанных на диктатуре. Людям, которых преследовали, тем, кто, подобно вам, ищет пристанища здесь, на Западе, больным людям, которые, подобно вам, вправе рассчитывать на помощь и защиту добрых рук, но также и тем, кто надеется найти убежище в Германии. — Он вытащил из кармана пиджака носовой платок и отер себе влажный лоб. Его застывшая улыбка придавала этому механически звучавшему перечислению что-то нереальное. Лицо его все еще было красным, только посредине, возле носа, выделялся белый треугольник. — При этом происхождение и религиозные убеждения не играют для нас ни малейшей роли. Только репрессии и страдания, которые вам приходится переносить. Бедственное положение, в каком мы находим людей, — вот что для нас важно.

— Вы полагаете, что я больна?