Юлия Франк - На реках вавилонских

— Вы молодая. — Это я констатировал, а не спрашивал.

Я еще не был уверен, надо ли ей говорить, что недавно на улице я принял ее за малолетнюю проститутку, потому что она ходила по тротуару какой-то порхающей походкой, еще более деланной, чем у той девушки, которая прохаживалась здесь до нее, и которую я часто видел фланирующей по Курфюрстенштрассе. Эта походка каким-то непостижимым образом внушала тебе, что девушка готова стараться ради удовольствия, а не только за маленький пакетик героина или из страха перед здоровенным парнем в меховой куртке, следящим за ней из машины за углом, с мастино на заднем сиденье, разинувшим пасть и высунувшим язык. Замечание о ее молодости как будто бы ей понравилось. Пальцы ее играли спичечным коробком. В ее глазах я разглядел мимолетную улыбку.

— Это вы так думаете.

— Нет, я это знаю. Точно не скажу, но вам еще нет тридцати.

— Кто знает? — Ее улыбка проводила едва ощутимую границу, не столько стену, сколько ограждающий канат, который задорно призывал его перепрыгнуть. Спички в коробке между ее пальцами пересыпались, издавая легкий шум. Потом пальцы замерли, точно она ждала моего следующего вопроса.

— Что поделывают ваши дети? Они ходят в школу, верно?

— В настоящий момент — да. Мой сын десять дней пролежал в больнице. Но вот уже две недели, как он опять ходит в школу.

— Что-нибудь скверное?

— У вас есть дети?

— К сожалению, нет.

— Но вы ведь женаты?

— Вы что, теперь меня допросить хотите?

— Кто говорит о допросе? Я вижу ваше кольцо и думаю про себя: вы выглядите, как женатый мужчина.

Я опять услышал звук пересыпающихся в коробке спичек. Если бы я ее спросил, не для того ли она прохаживается по Курфюрстенштрассе, чтобы заработать еще немного денег, она бы ответила мне вопросом, часто ли я здесь бываю, — в этом я был уверен. Поэтому, немного помедлив, я спросил:

— И как же выглядит женатый мужчина?

— Есть женатые мужчины, которые выходят на охоту. Это легко определить по их походке и по тому, как они смотрят на женщин.

— И как же такие женатые мужчины смотрят на женщин?

— С любопытством, с известной уверенностью в себе и с совершенно естественным чувством превосходства, голодным и одновременно пресыщенным взглядом. Жадно, но без настоящей готовности рискнуть. Каждый из них, словно король с большим аппетитом, который ночью пробирается в дворцовую кухню, открывает горшки и кастрюли, чтобы зачерпнуть пальцем и попробовать им самим выбранные яства, а узнав, какое из них вкуснее, быстро проглотить, и таким образом всю ночь наедаться, передвигаясь от горшка к горшку, прежде чем ему на следующий день, как всегда, накроют стол.

Нам принесли кофе, я взял ложкой кусок сахару, обмакнул его в кофе и наблюдал, как сахар становится коричневым. Я взял ложку в рот.

— Значит, по-вашему, я такой?

Она бесстрашно наблюдала, как сахар исчез у меня во рту, потом ее взгляд устремился за окно, и я уже опасался, что она перестанет обращать на меня внимание, как она вдруг сказала:

— Вишневые деревья. Как странно. Вишневые деревья посреди города и посреди зимы.

Я не стал следовать за ее взглядом, я хотел удержать ее там, где мы с ней только что были, поэтому выжидательно смотрел на нее. Она еще не ответила на мой вопрос.

— К тому же вы человек удивительной профессии, вы работаете на свое правительство, на ответственном посту, в секретной службе, в поисках истины и возможного соприкосновения с возможным врагом. В известной мере вы можете даже подумать, что вы сами — часть правительства, это выдает жажду власти и безоглядное стремление целиком подчинить себя высокой задаче. Вероятно, вызов кроется в повседневном преодолении жажды власти, чтобы она была подчинена делу.

— Вы считаете, что я — король на дворцовой кухне?

— Женатый человек.

— Что бы вы сказали, если бы я вас спросил, не пойдете ли вы со мной в ближайший отель?

— Вишневые деревья зимой такие черные и старые, что их цветы весной выглядят такими красивыми прежде всего по контрасту. — Но смотрела она не на вишневые деревья, она смотрела на меня.

— Так вы пойдете со мной?

— Почему нет?

На маленьком серебряном подносе, который пододвинул ко мне кельнер, зазвенели монеты. Через руку у него были перекинуты ее куртка и мой плащ.

Моросящий дождь временами переставал. Ее запах, сладкий и острый. Я поднял плащ и держал его над нами, как зонт, пока мы шли несколько шагов до машины.

Комнаты в отеле были крошечные, от стены до стены — буквально два шага. Уши у нее пылали, и она часто дышала. Кожа у нее была нежная. Только потом, после всего, я ее совсем раздел и с ней на руках миновал считанные сантиметры до кровати. Она осталась лежать на животе и не хотела, чтобы я укрыл ее одеялом. Я еще в октябре удивлялся, что она не мерзнет в своем цветастом летнем платье и желтоватых колготках. Под темными волосами проглядывала ее длинная белая шея, я погладил ее плечи, спину и ниже, до подколенной ямки, где было черное родимое пятно в виде островка.