Мишель Фейбер - Евангелие огня

— Ирак, брат, — сообщил он.

— Ирак? — эхом отозвался Тео.

— Я морпех. Бывший.

— Растафарий, христианин и бывший морской пехотинец?

Двойник Колтрейна отпустил край футболки и пола ее опала, закрыв рану.

— Я отошел от расты, — сказал он. — Хайле Силассие был великим человеком, очень великим, но он не был Мессией. Мессия может быть только один.

— Так думают очень многие, — согласился Тео. В глазах его начали плавать туда-сюда крошечные огонечки, миниатюрные рыбки.

— Раста была у меня, ну, типа, временной фазой — после возвращения из Ирака, — объяснил коммандос Колтрейн. — Я не смог просто вернуться домой и приладиться к обычной жизни.

— Это я понимаю, хорошо.

— Мы совершали там злые дела, знаешь?

— Знаю.

— Нам говорили: вы направляетесь туда, чтобы спасти их задницы. Не верь, друг! Ничьих задниц мы там не спасали. Просто разнесли всю страну вдребезги. А Ирак — это колыбель цивилизации, ты знаешь?

— Да, я… я что-то читал об этом.

— Там находился Райский сад. В Басре. — Колтрейн шлепнул себя ладонью по лбу, изображая слепящее озарение. — Я патрулировал Райский сад, друг, с висевшими на моем ремне гранатами, готовый пристрелить каждого сукина сына, какой только дернется. А это неправильно.

— Нет, это неправильно, — Тео переминался с ноги на ногу. Рана в боку горела, жглась — так, точно на ней готовили барбекю из микробов. — Послушайте, мне нужно идти. Возьмете у меня немного денег?

— Сколько их тебе нужно, брат?

— Да нет, это я хочу дать денег вам .

Коммандос Колтрейн широко улыбнулся.

— Ты думаешь, я вроде как попрошайка, брат? Мне не нужны твои деньги. Мне нужно распространять слово Иисуса.

— Я понимаю и ценю это. — Тео попытался придумать, что бы еще такое сказать, не столь неуклюжее и вдруг потерял сознание. На миг-другой, не больше. Ровно на такое время, чтобы успеть оказаться в руках морпеха, вцепиться в его твердые, точно скалы, мышцы и сохранить более-менее стоячее положение. — Извините, извините.

— Шел бы ты лучше в больницу, чувак, — сказал Колтрейн. Теперь он произносил каждый слог с преувеличенной четкостью, словно сомневаясь в способности Тео усвоить добрый совет. — Обещаешь?

— Обещаю, — ответил Тео, пошатнувшись, но и поняв одновременно, что ноги снова держат его.

— Пусть они там залатают твое тело, а после наполни его Иисусом, — сказал Колтрейн. — У меня это получилось.

— Спасибо, — ответил Тео. Он уже снова поплелся по тротуару и вдруг почувствовал, что в его ладонь втиснулись какие-то бумажки. Оставалось только надеяться, что это были не деньги из столь непросто доставшегося Колтрейну пособия.

— Прочти это, брат, — прозвучал за его спиной звонкий голос. — Это самый важный документ, какой ты когда-нибудь читал. Он изменит всю твою жизнь. Гарантирую, брат.

— Спасибо, большое вам спасибо.

Тео ковылял по улице. Теперь ему следует прямиком топать в больницу, иначе он до нее вообще не доберется. Если его кто окликнет, он не станет обращать на это внимание. Одна нога вперед, потом другая, марш, марш, марш.

Какое-то шестое чувство заставило его резко затормозить. Он едва не врезался в металлический столб, вделанный в край тротуара. Столб походил на распятие с иконой автобуса наверху и поперечиной, на которой были выведены названия улиц и номер: 12.

Тео, качнувшись, вступил под навес остановки, сел. Расстегнул до середины молнию на кожаной куртке, сунул за пазуху брошюрку Колтрейна и снова застегнулся. У него осталось впечатление, что внутри все как-то сырее, мокрее даже, чем можно было ожидать от раны, и вправду такой поверхностной, как уверял Нури.

Присел — это он правильно сделал. Отличная идея, ноги ее одобрили. Слишком уж долго он шел. Ну и хватит, больше идти некуда. Белый с ружьем его уже не нагонит, проститутка тоже не схватит за руку, требуя отсоса. Можно и отдохнуть.

— Извините, — раздался прямо над его ухом женский голос.

Тео повернулся. Рядом сидела на скамейке женщина — лет сорока, с добрыми глазами, большим носом и длинными темными волосами. Только она одна и ждала вместе с ним автобуса.

— Надеюсь, я не покажусь вам нахалкой, — сказала она, — но, по-моему, я вас где-то видела.

— Не думаю, — ответил Тео. — Я не из Нью-Йорка.

— Может, по телевизору?

— Возможно, — согласился он. — Я… я писатель.

Заминка Тео объяснялась тем, что он рылся в своем мозгу, пытаясь приискать для себя какое-нибудь другое определение. Но он слишком устал, слишком ослаб, чтобы играть в глупые игры.