Сэмуэль Шэм - Божий Дом

— Почему?

— Потому что все работы страшно скучные. Не считая этой!

Я напялил свой воображаемый шлем, перешел в режим автопилота и начал отчаянно отстраняться. Я разобрался с галлонами анализов мочи и погрузился в мир мужиков от шестнадцати до восьмидесяти шести, напуганных телевизионной передачей, чьей основной жалобой была «боль в груди». Передача достигла своей основной цели — сбить американцев с толку и полностью нарушить их представления об анатомии, так как боль в груди оказывалась болью в животе, спине, руках и ногах, паху, реальной болью в большом пальце ноги, оказавшейся подагрой, но только не болью в груди. Пробираясь через нормальные ЭКГ, я чувствовал глубокую ненависть к «образованию общества» на тему болезней. Какой-то телевизионный проповедник пытался нажиться на сердечных приступах; терны по всей стране получали по полной. Единственным инфарктом, увиденным мной в этот день, был мужик моего возраста. Мертвый по прибытию. Моего возраста! И вот он, я, провожу оставшиеся предъинфарктные годы, пытаясь убить в себе эмоции, чтобы выжить!

Сразу после полудня. Небольшое затишье. Немного легче дышать, но все так же в шлеме отстраненности, уже думая, что я сдюжу. Мы с Гатом и Элиаху были выброшены в этот странный временной поток, предвосхищающий реальную катастрофу. Вой сирен, носилки, которые нес Квик и несколько священников, на носилках — Гилхейни, белый, как полотно, вся правая сторона туловища залита кровью. Мы понеслись и в долю секунды были в травме. [153] Комната в приемниках для самых тяжелых Гилхейни был жив. В состоянии шока. Пока медсестра разрезала на нем одежду, а мы ставили центральные вены, одновременно пытаясь оценить все системы: сердце, легкие, мозг, Квик рассказал, что произошло:

— Ограбление в кафе-мороженом. Мы погнались за грабителем, а тот развернулся и выстрелил в Финтона из обреза!

— Офицер Квик, — сказал Гат, — вам лучше выйти из комнаты.

Я чувствовал сумасшедший прилив адреналина и пытался делать все одновременно. Сосредоточившись на Гилхейни, я тем не менее успел подумать, что в самый холодный воскресный день года какой-то ублюдок не просто ограбил кафе-мороженое, но и воспользовался для этого обрезом. Сколько налички могло быть в кафе-мороженом ледяным воскресным днем после Рождества? Глядя на кровавое месиво, в которое превратился правый бок полицейского, я желал, чтобы грабитель был здесь, и я мог бы избить его до смерти.

Гилхейни повезло. Возможно, его нога не будет больше двигаться, но он, скорее всего, выживет. Гат, потрясенный, как и мы все, пытаясь храбриться и шутить, сказал: «ОПЕРАЦИИ ПОМОГАЮТ ЛЮДЯМ и одна из них достанется тебе, рыжий». Я оставался с Гилхейни, для которого готовили операционную, проверяя и перепроверяя все и надеясь, что ничего плохого не произойдет. Квик вернулся, продолжая дрожать, а с ним появился священник и самый большой полицейский чин, которого я когда-либо видел, с четыремя звездочками, нашивками на воротничке, огромным золотым значком, седыми волосами и очками в тонкой оправе.

— Доброго утра, храбрый сержант Финтон Гилхейни!

— Это комиссар?

— И никто иной. Молодой доктор сказал, что с помощью хирургического вмешательства, посредством скальпеля ты выживешь.

Ага, значит эта манера разговора идет с самого верха! Мне стало интересно, сколько лет комиссар проработал в Божьем Доме.

— Доктор Баш, как я понимаю, сейчас нужды в последнем причастии нет? Не мог бы ты отпустить священника? Он пугает меня мыслью о том, насколько я был близок к раю или другому, раскаленному, месту.

— А есть ли новости от этой маленькой женщины, жены? — спросил комиссар, после ухода священника.

— Да, кстати, не звоните ей, так как я обещал, что в такой ситуации, отправлю кого-нибудь с сообщением, но, если вы ей позвоните, она решит, что я мертв, а при наличии дочери-эпилептички и жены, все время находящейся на грани нервного срыва, это может оказаться роковой ошибкой. Пошлите кого-нибудь ко мне домой, если возможно, сэр.

— Я лично туда отправлюсь. И, между прочим, грабителя поймали. Да, — комиссар хрустнул костяшками пальцев, — и, после должного заполнения протокола, мы собираемся устроить ему небольшое частное дознание, если вы понимаете, о чем я. Длинное и тщательное «частное расследование», так как ты дорог для нас. Я и сам приму участие в допросе. Ну, всего наилучшего, парень, а я отправляюсь к твоей жене, успокаивать ее своей презентабельной мужественной внешностью полицейского из телевизора. До свидания и вам, молодые ученые, спасшие эту хрупкую рыжую жизнь. Шалом и благослови вас Бог.