Сэмуэль Шэм - Божий Дом

Вероятно, Бэрри подозревала, что что-то происходит. Она прокомментировала изменения в моем настроении, мою подозрительность, обвинения в том, что она спит с другими во время моих дежурств. Она должна была понять, что моя ревность вытекает из чувства вины, из чувства ярости и ревности, которые я испытывал, думая о тех, с кем они были, когда меня не было рядом.

Наши отношения напряглись, хотя вначале эмоциональное напряжение чувствовалось менее всего. Я жил, как во сне, трахаясь с двумя прекрасными женщинами, иногда в один день, наслаждаясь тем, что я мог определить какие мышцы болели от движений каждой из них. Проблемой стало прятать Молли от Бэрри. Когда она начала приходить ко мне, как я должен был скрывать следы? Ее волосы на подушке, выделения на простынях, заколку под зеркалом, сережку, забытую в ванной, запах ее духов на моей одежде. Я был в ужасе от каждого телефонного звонка. Но я все равно не мог сказать о ней Бэрри. Мне было слишком стыдно. Я мог бы потерять слишком многое.

С Бэрри мы думали о том, чтобы начать жить вместе, но, обнаружив, что дежурства превращают меня в злобного хищника, решили, что это не самая лучшая мысль. Еще мы решили не видеться на следующий день после дежурств, так как все, что мы делали, это ссорились. [106] Абсолютная правда. Не знаю, проверял ли кто-то уровни серотонина и эндорфинов в крови, но последежурственное настроение можно распознать как отдельный клинический синдром. Поэтому оставалась лишь одна из трех ночей, когда мы могли бы видеться, ночь, когда я, предположительно, не был вымотан. С уменьшением числа наших встреч, с мыслями о Молли, от которых сводило мышцы живота и щекотало яички, с Бэрри — клиническим психологом, полностью отдающийся разуму, когда я думал только о теле, мы начали отдаляться друг от друга. Мне стало казаться, что ее кот меня ненавидит.

Мы очень старались получать удовольствие от осени. Мы ходили на футбольные матчи, но вместо радостного сопереживания, которое я испытывал во время футбольных матчей в колледже, я чувствовал холод и мрачность дней, наполнявших меня ужасом зимы. Измученные, в основном молчащие, царапающие кожу острыми краями нашей любви, мы плелись домой, и Бэрри, измученная простудой, сворачивалась в обнимку с котом в постели. Уютным пушистым комком они засыпали. Ее кот урчал, закрыв глаза. Она посапывала. Чувствуя себя влюбленным, желая защитить ее от простуды и моего мира боли и вины, я был исполнен радости. Но моя радость при мыслях о прошлом и возможном будущем уничтожалась тоской нашего настоящего. Каким же я был дерьмом.

Она проснулась. Мы начали разговаривать. Мы говорили о гомерах и о том, как меня раздражали Джо, и Рыба, и Легго, и о том, что она просто не понимает этого.

— Знаешь, в чем твоя беда? — спрашивала она.

— В чем?

— У тебя нет предмета для подражания.

— А как же Толстяк?

— Он — псих.

— Он не псих, — сказал я, начиная злиться. — К тому же, есть Чак, и Рант, и Хупер, и Глотай Мою Пыль. И Потс. [107] Во время резидентуры круг общения сворачивается до коллег, а темы бесед — до разговоров о пациентах и общем блядстве системы.

— Да, конечно, у тебя есть товарищи, и ты прав, война нужна лишь затем, чтобы дать мужикам возможность умереть со своими приятелями, но мне кажется, у тебя произошло полное зацикливание на интернатуре, а-ля Гофман.

— Что ты имеешь в виду? — со всем возможным спокойствием спросил я, подавляя свое раздражение ее снобистскими теориями моей боли.

Она повторила, но, заметив, что я не понимаю, сказала:

— Забудь.

— Забыть?!

— Потому что тебе плевать. Черт тебя дери, Рой, ты стал таким твердолобым. Ты не думаешь ни о чем, кроме своей интернатуры.

Заваленный ее словами, я чувствовал себя Ральфом Крамденом: [108] Персонаж шоу «Молодожены».

— Я не хочу думать, потому что, когда я думаю, я вспоминаю ужасные вещи, которые я делаю и мне хочется покончить с собой. Поняла?!

— Думаешь, честно рассказать о своих чувствах повредит тебе?

— Да.

— Это наваждение.

— Что?

— Наваждение. Тебе нужна профессиональная помощь. Психотерапия.

Мы ссорились. Наверное, она понимала, что мы ссоримся из-за мучительно умирающего доктора Сандерса, из-за иллюзий в письмах моего отца и из-за моих образов для подражания, но больше всего мы ссорились из-за вины, которую я испытывал из-за Молли в темном углу отделения, стоя, из-за той Молли, которая, как и я не задумывалась, так как если бы она задумалась обо всех этих клизмах и подмываниях, даже ее ненасытность не удержала бы ее от самоубийства. Наши ссоры были не безумными громкими ссорами, помогающими сохранить ростки любви, но усталыми холодными ссорами, когда ссорящиеся бояться сказать что-то еще, так как любое слово может убить.