Михаил Кречмар - Насельники с Вороньей реки (сборник)

– Вон пусть Андрюха чинит. А лучше новую купит. Вы ему за это что-нибудь пообещаете. А потом так же не сделаете.

– Вам что, нужна электростанция? – вмешалась Лена.

– Ну, нужно, конечно, – дед Сёмка мгновенно, чутьём понял, что в лице Лены он встретил очередного страждущего помочь, приосанился, и на лице его явственно проступила мудрость предков. – Нынче трудно без электричества. Лампочка, мясорубка. Лёха бабке комбайн купил, тесто мешать. И печку корейскую, хлеб печь.

– Это кого же вы так развели? На кухонный комбайн и печь корейскую? Опять золотишников?

– Нет, это Кожарова, – Пётр Кожаров был председателем старательской артели, стоявшей в пятидесяти километрах выше по Хуличану. Колея, по которой мы сегодня тряслись шесть часов, как раз и была дорогой на участок его предприятия, по старой памяти называвшегося «60 лет СССР». – Они ж ездят по нашей земле, значит должны нам. Они нам дофуя чего отдают…

– Бусы индейцам? – вполголоса проговорила Лена.

– Я б не сказал, что бусы, – ответил я, чуть отступив. – По крайней мере, они оказывают свою помощь гораздо более рационально, чем «Джулия».

– Ловко ты, дед Сёмка, дорогу оседлал, – проворчал Свиридов. – На этой дороге иностранный рудник и три артели расположились. Можно оленей не пасти – стой здесь, и тебе сами всё привезут… Я вот возьму выправлю себе бумагу, что тоже ламут, – я же в милиции работаю, мне любые документы сделать можно. Напишу, что я твой брат, поселюсь здесь, ох и выкручу всем руки!

У старика даже слеза навернулась от такой заманчивой перспективы.

– Я здесь живу, как и предки мои жили, – гордо вскинулся дедка Сёмка. – Мой род здесь двести лет стоит. А может, и больше. А ты только тридцать лет как сюда приехал.

– Да ты в жизни оленей не пас, – хмыкнул Свиридов. – Здесь фактория стояла, вот дедка Сёмка при этой фактории истопником работал. Потом фактория сгорела – уже в девяносто третьем. Дедка Сёмка, кто сжёг факторию?

– Как кто, – весело откликнулся старичок. Видимо, воспоминания об этом пожаре нисколько не удручали его. – Известно кто – Чубайс. Потому что электричество плохое было.

– Ага, а в это время истопник Сёмка бухал одеколон с Ходьяло и пропустил этот волнующий момент, – подытожил Свиридов и уже всерьёз сказал: – Ну что у вас там случилось, нах?

– Да, – дедка Сёмка принял деловитый вид, – Коле жопу ножом разрезали.

– И дальше что? – Свиридов чудодейственным образом принял на себя грозный вид унтера Пришибеева.

– Ну чё, чё! – дедка Сёмка понурился. – Пили бражку с Лёхой, подрались, Лёха ему ножом жопу, как яблоко, развалил.

– Так, – Свиридов принял ещё воздуха в лёгкие, приподнялся – и был уже не унтером Пришибеевым, а не менее чем Михаилом Архангелом. – И где этот Лёха, мать-твою-так-и-через-эдак?

(На самом деле Свиридов запустил такой сложносочинённый мат, что даже аудитор Руллер [4], изучавший порнографическую живопись в вокзальном сортире, пустил бы слюни от зависти.)

– Лёха, – ещё более съёжился дедка Сёмка, – к оленям побежал. Покочевал в тайгу, значить. Ты мне лучше Колю посмотри, лежит парень в яранге…

Свиридов что-то буркнул и исчез под пологом. Следом за ним в яранге исчез дедка Сёмка, и я услышал его встревоженный вопрос:

– Ну что, не сдохнет?

– Шить буду, – мрачно проговорил Свиридов и поднял голос, обращаясь ко мне: – Андрюха, сходи за водкой!

Вернувшись с литровой бутылкой «Магаданского губернатора», я застал картину, достойную пера… Ну, впрочем, какого угодно хорошего художника, только не Петрова-Водкина.

Свиридов, как есть, огромный, грязный, пахнущий куревом и перегаром, в чёрной меховой одежде, похоже сшитой для лётчиков времён ещё Марины Расковой и Татьяны Гризодубовой, сидел на оленьей шкуре, положив себе поперёк колен мелкого полураздетого мужичонку, чья голая задница торчала вверх, а одну из ягодиц действительно «украшал» глубокий и на диво аккуратный ножевой прорез. При этом одной лапой капитан крепко держал «пациента», прижимая его к коленям, а другой сжимал трёхгранную иголку-«цыганку» с вдетой суровой ниткой.

– Вот, блять, будет тебе «тонкий шрам на любимой попе», – мрачно сказал Свиридов. – Наливай!

Я плеснул полкружки.

Свиридов взял кружку в руку, продолжая сжимать в ней иголку, сделал богатырский глоток, вернул кружку мне:

– Давай ещё, а то налил, как у себя украл.

Следующая порция пошла в глотку Коле, который на моих глазах совершил чудо пития, ухитрившись принять сто граммов водки, лёжа на животе и всосав её губами, как через трубочку.