Эмилиян Станев - Тихик и Назарий

Совершенный замкнулся в себе. В его сердце все длилась жестокая, мучительная борьба. И чем недостойнее он себе казался, тем сильнее разгоралось желание сделать свою паству счастливой. Будучи сам грешен, он стал снисходительней к чужим прегрешениям и уже не был прежним, непримиримым Тихиком, ревностным хранителем догмата. Тем не менее он твердой рукой подгонял корчевку леса, чтобы поскорее наступило довольство, ибо в этом видел единственное спасение — неоспоримое благо для человека, без чего не достичь счастья и благоденствия…

Крапива, рыба и награбленное спасли еретиков от голода, а там подошло лето и созрели первые плоды. На засеянных полях буйно взошли хлеба, колосья сгибались под тяжестью зерен, дикие фруктовые деревья-под тяжестью плодов, река кишела рыбой, даже и малые ребята могли ловить ее, а грибов народилось такое множество, что их набирали большие корзины и сушили на зиму. В изумрудном великолепии лета с благодатным дождем и теплыми солнечными днями все рождалось и цвело, и даже в песнях птиц, в жужжании пчел и букашек слышались радость и наслаждение.

Обмолоченный хлеб не вместился в общем амбаре, и каждый еретик унес к себе долю пшеницы и проса. Тихик уверовал, что изобилие положит конец кражам и Быкоглавый укротится, ведь люди уже довольны, и теперь их помыслы устремятся к богу. Он радовался этому, однако вскоре заметил, что его паства с алчностью собирает блага земли, а не помышляет о молитве. По вечерам в молитвенный дом сходились неохотно, многие и вовсе не показывались, некоторые своевольничали и спешили укрыть в тайниках зерно и плоды. Все поправились, повеселели. Вместо прежних мрачных и постных лиц Тихик видел загорелых, крепких мужчин и краснощеких женщин, в чьих плотных телах вили гнезда похоть и соблазн. В селении часто раздавались смех и песни, дети резвились в буйных играх. Тихик у доносили, что молодые женщины и девушки водят в лесу хороводы и многие мужчины впали в соблазн. Однажды в селении раздались отчаянные крики — несколько семейств подрались из-за украденной пшеницы; некоторые напивались допьяна медовухой, которую варил из меда диких пчел еретик с распоротой губой. Непокорство ширилось день ото дня, и в душу Совершенного запало подозрение, что плодородие послано дьяволом, чтобы разобщить паству. Нищета связала этих людей, изобилие, а не голод отчуждало их друг от друга. Каждый хотел избавиться от обязанностей к своему ближнему, потому что блага, которыми он обладал, придавали ему чувство независимости. Все чаще обращались они к Назарию, чтобы он написал для них картины, где было бы изобилие плодов, различных яств, земных утех, и от Тихика этих картин не прятали.

Но не одна лишь эта напасть потрясла Совершенного. Грабительские набеги Быкоглавого и его дружины не только не прекратились, но стали еще чаще. Дружина выросла числом, каждый гарцевал на угнанной лошади, держались они как хозяева и не признавали никого, кроме своего предводителя. Стремление к богатству породило зависть. Люди Быкоглавого были подпоясаны крепкими шерстяными кушаками, носили яркую одежду, в хижинах у них появились домотканые ковры и покрывала, красивые ткани, невиданная утварь. Женщины слали им обещающие улыбки, дети вертелись вокруг них, слушались охотнее, чем родных отцов, и смотрели на них с восхищением, потому что сила — это одновременно и красота. Вооружены они были не деревянными кольями и дубинами, как прежде, а настоящими копьями, луками, мечами и палицами. У пояса носили колчаны со стрелами, а на Быкоглавом была плетеная кольчуга, снятая с царского воина. Они пропадали где-то по многу дней подряд, иные возвращались раненые, а трое из них однажды не вернулись вовсе; они заставляли других заготавливать им тес для будущих жилищ, а расплачивались краденым. Все реже приходили они на вечернюю молитву, и однажды Тихику стало известно, что они вознамерились построить себе дома в стороне от селения, а Быкоглавый надумал возвести там башню. Совершенный испугался и призвал Быкоглавого к себе.

Быкоглавый толкнул дверь плечом, не потрудился закрыть ее за собой, не снял с головы болярскую шапку, украденную где-то, встал, заложив руки за кожаный солдатский пояс. Он был в пунцовой безрукавке, расшитой на груди серебряными нитями и белым шнуром, обут в добротные сапоги. Голову он держал надменно, чуть набок, и Тихику показалось, что Быкоглавый в новой этой одежде стал стройным и по — господски внушительным. "Сознает свою силу", — со страхом подумал Тихик.