Стелла осеклась. «Боится, что мы решим, будто она осуждает дедушку», — подумал я. Она переводила взгляд с Памелы на меня, не решаясь продолжать. Видимо, считала необходимым что-то сказать, но не знала, как начать.
— Мисс Фицджералд, мистер Фицджералд, пожалуйста, не обижайтесь на дедушку за то, что он не нанес вам визит.
Она смотрела на нас с беспокойством.
— Мы этого и не ждем, — быстро заговорила Памела. — Видите ли, мы ведь знаем об ужасном несчастье, которое здесь случилось. Наверно, для него мучительна сама мысль об этом доме.
Стелла продолжала, как будто эти слова ее успокоили:
— Моя мать… знаете, она была его единственной дочерью и такая была красивая и добрая! Вы ведь видели портрет, правда? Так что знаете.
— Лицо ангела, — отозвался я.
— И дедушка не успел прийти, она умерла без него.
Стелла помолчала, потом, подчиняясь какому-то порыву, спросила, словно запретные мысли сами рвались у нее с языка:
— Я неправильно поступила, решившись прийти сюда? В этом есть что-то неестественное, болезненное?
Как затуманилось ее лицо! Она явно повторяла слова старого капитана. Памела задумалась.
— Наоборот, — сказала она — Было бы неестественно, если бы вы не пришли. Старые люди иначе устроены. А молодые должны все преодолевать.
— Понятно, — горячо отозвалась Стелла. Потом, помолчав, добавила: — Спасибо, — и встала из-за стола. — А теперь, боюсь, мне действительно пора.
Я сказал, что мне надо отправить письма и я дойду с ней до фермы.
— Очень приятно, — ответила она.
Я прихватил с собой пышку для чаек; я не уставал любоваться, как они планируют в воздухе и камнем бросаются вниз.
Стелла попрощалась с Памелой на крыльце, а когда мы заворачивали за угол дома, обернулась и слегка поклонилась. «В этой брюссельской школе ее хорошо выдрессировали», — подумал я и решил, что, наверно, она привыкла говорить по-французски. Современные молодые англичанки ни фразами такими, ни жестами не пользуются.
Пока мы шли вдоль края скалы, Стелла печально смотрела на мертвое дерево.
— Когда-нибудь я его срублю, — пообещал я, хотя тут же подумал, что его причудливых очертаний «Утесу» будет не хватать. Под порывами ветра оно поочередно напоминало всех героев «Макбета».
Одна из чаек схватила кусок пышки на лету, остальные друг за другом ныряли за ними в воду.
Стелла, смеясь, кидала им куски, ее забавляла их жадность.
— Я как-то наблюдала за чайками с парохода, на рассвете. Против солнца они казались черными, словно вороны, а потом они повернули в другую сторону и сделались совершенно золотыми. Волшебное зрелище.
— А кто написал тот портрет? — спросил я, когда мы шли по вересковой пустоши.
— Мой отец, Левелин Мередит. Вы видели его картины? Знаете его работы?
Как ей хотелось, чтобы я ответил утвердительно!
— Нет, — пришлось мне признаться, — но это потому, что мы постыдно мало знаем о поколении наших отцов. А вы учились живописи?
— Да, в школе, и надеюсь, что еще когда-нибудь удастся.
Мы вышли на дорогу, ведущую к ферме. Стелла остановилась в замешательстве, потом подняла на меня глаза:
— Пожалуйста, если вы не возражаете… мне очень жаль… мне бы хотелось, чтобы вы меня проводили, но лучше не нужно.
— Я должен отправить письма.
— Можно, я отправлю их за вас?
— Мне хотелось пройтись.
— Как угодно.
Вот беда-то! Я поддразнивал ее, обращался с ней, как с ребенком, а мне напомнили, что я навязываю свое общество леди, которая этого вовсе не хочет. Я остановился и сказал полушутя-полусерьезно:
— Вы хотите, чтобы я пошел с вами, но предпочитаете, чтобы я этого не делал? Не понимаю.
— Неважно.
Какой же я нескладный олух! Ну конечно! Ведь дорога вниз проходит как раз мимо дверей миссис Джессеп; Стелла нанесла нам визит втайне, о нем не следовало оповещать всю округу.
— Прошу прощения, мисс Мередит, — искренно извинился я. — Лучше мне повернуть назад.
Она вспыхнула, огорченная тем, что я мог счесть ее нелюбезной и чопорной, и не знала, что сказать и как поступить. А я чувствовал себя настоящим негодяем — взял да испортил ей все удовольствие от прихода к нам. Оба разом мы остановились, понимая неловкость ситуации, каждый сознавал, как неудобно другому, и не знал, что делать дальше. Наконец меня осенило и я улыбнулся:
— Будьте так добры, опустите эти письма в почтовый ящик. Верхнее письмо очень важное, как вы сами можете убедиться.
Я вручил Стелле письма. И она невольно взглянула на них. Удивленно нахмурившись, она подняла глаза, и тут же лицо ее прояснилось, послышался серебристый смех, но через минуту она снова покраснела.
Читать дальше