Эмилиян Станев - Будни и праздники

Вдруг Мартин услышал сигнал автомобиля. Словно убегая от погони, он стремительно схватил кнут и яростно огрел им коней. Звук был слабый, доносился издалека и не повторился, но тот страх, который заставлял Мартина спешить, охватил его с новой силой. Он знал, что машина нагонит его и мучить коней бессмысленно. Но чем яснее он понимал это, тем сильнее его душила злоба. Громко бранясь, он хлестал испуганных коней.

В клубах пыли автомобиль несся вслед за ним. Он был уже близко, и почтальон различал лицо шофера и головы сидящих за ним людей. Пронзительный гудок прорезал тишину замершего поля и словно разбился о смешно подпрыгивающую коляску. Обезумевшие лошади запрядали ушами, облако пыли окутало шоссе. Мартин ехал посередине, мешая проехать машине. Лицо его потемнело от злости, звук автомобильного гудка приводил его в бешенство. К шуму мотора примешивались возмущенные крики пассажиров и хриплое дыхание лошадей. Капот машины поравнялся с хвостами коней, и почтальон увидел сердитые лица за стеклом. Все потонуло в оглушительном шуме мотора. В ту же секунду конь, который был слева, встал на дыбы и навалился на другого коня. Непреоборимая сила толкнула коляску и отбросила ее в сторону. Мартин упал в придорожную канаву, и его соломенная шляпа покатилась по земле.

Поднявшись, он увидел упавшего, запутавшегося в постромках коня и раскиданные пакеты и мешки. Вторая лошадь стояла, дрожа всем телом. Мартин отер кровь с лица, оцарапанного при падении, поднял оторвавшееся крыло коляски и замахнулся было им на лежавшего коня, но рука его невольно опустилась. В глазах животного он прочитал ту же беспомощность и страдание, которые испытывал сам. Он помог лошади встать. Испуганное животное захрипело, встряхнулось и с тревогой повернуло голову в ту сторону, откуда долетал шум машины. Почтальон тоже посмотрел туда. Автомобиль катил по белой дороге, и чем больше становилось расстояние, отделявшее его от коляски, тем невыносимее делалось страдание Мартина и ощущение одиночества жалкого побежденного человека…

Вскоре по шоссе снова тащилась коляска. Звон бубенцов не мог заглушить скрип сломанного крыла. На козлах покачивался Мартин. Голова его была опущена, широкополая соломенная шляпа прикрывала лицо.

— Динь! Динь! — глупо пели колокольчики, и их треньканье напоминало плач среди притихших голых осенних полей.

Йоско, бледный голубоглазый парнишка, с соломенными волосами, лет пятнадцати, шел по тротуару у кромки раскисшей дороги и покрикивал:

— Но! Кляча проклятая! Но!

Лошадь напрягала все силы, чтобы тянуть тяжелую телегу, нагруженную углем. Ее тонкие, как палки, ноги уходили в вязкую черную грязь, изо рта шел пар, капала желтая пена, обнажались старые зубы. Она с чавканьем вытаскивала ноги из грязи, из последних сил тужилась, таща груз. Останавливалась, глубоко дыша, и снова трогалась.

— Эх ты, шкура драная! — скалился с тротуара Йоско. — На своего хозяина похожа. И у него рожа лошадиная.

Вокруг никого не было, кроме йоски, телеги и трех ворон, которые расхаживали по дороге, взлетали перед лошадью и опять садились.

Оглянувшись, не смотрит ли кто, парнишка взял комок грязи и швырнул в лошадь. Он попал ей в пах. По телу скотины прошла нервная дрожь. Лохматый раздутый живот ее и без того был облеплен грязью.

Лошадь была старая и послушная, но Йоско ненавидел ее из-за их общего хозяина уголыцика, из-за тяжелой работы и своей каторжной жизни.

Утром хозяин грозился его прогнать. «Смотри у меня, — сказал он, — вперед держи язык за зубами. Ты оскорбил господ!»

Эти господа были вчерашние покупатели, которым Йоско отвез уголь. Хозяйская угроза озлобила его. Как ни напрягал йоско память, он не мог вспомнить, чем он их оскорбил.

Работа была очень тяжелая, а плата за нее — ничтожная. Хозяин давал ему кров и кормил той же дрянной пищей, какую ел сам. В конце месяца Йоско получал горстку монет, которых ни на что не хватало. Кроме дров и угля, на складе торговали известью. Она быстро разъедала его одежду, и толстое домотканое сукно было все в дырах. Башмаки еще быстрей горели на нем, корежились и задирали вверх носы.

— Эх, — вздыхал по вечерам Йоско, сидя на лавке, застеленной чертой, в клетушке при складе. — Надо было мне ехать к брату. А вот на тебе, дурья голова!

— Езжай, кто тебя держит? — отзывался басом хозяин. — Скатертью дорога!

— Какая это жизнь, хуже некуда, — продолжал жаловаться йоско. — Прибавь, бай Выл ко, деньжонок, хоть сколько.