Эмилиян Станев - Будни и праздники

Он открыл глаза. Большая звезда весело мерцала над ним — прекрасная и чистая. Созвездия опять вспыхивали и гасли, словно чьи-то глаза подмигивали ему ободряюще, а Млечный Путь — широкий и светлый — светящимся потоком струился через все темное небо.

Вдруг ему стало ясно, что его отчаяние шло от малодушия, оно-то и заставило его отрицать смысл своей жизни, вселяя в него злобу и ненависть. И, глядя ввысь, Манев понимал, что все его окружающее, вся земля с жизнью на ней продолжаются в бесконечности, где замирает всякий звук и всякое движение. Тяжесть, которую он испытывал, пропала. Незнакомая ему до того гордость наполнила его грудь. Не был ли и он, ничтожный, сопричастен этой вечности, не носил ли и он в себе крошечную долю этой тайны, которая поднимала его над животными и приближала к совершенству? И как он мог забыть обо всем этом и поддаться сомнениям, глядя на таких жалких людишек вокруг себя, для которых жизнь состояла в обжорстве и грабеже?

Он огляделся. Наступила ночь, величаво-спокойная. Ветер улегся. Но в воздухе чувствовалось дыхание жизни, как неуловимый шепот, который сливался со стрекочущим стоном цикад. Слабый свет озарял горные склоны. На востоке показался месяц, ущербный, неполный, словно разрезанная надвое монета, только что вынутая из какой-то печи.

Манев встал со своего ложа и принялся расхаживать по двору в пестрой пижаме. В эту ночь где-то грохот орудий оглашает своим ревом небеса и полыхает огненный вал фронта… До каких пор будет длиться это испытание народов?

Он услышал тихие шаги за спиной и обернулся.

Перед ним стояла жена.

— Что ты ходишь? — спросила она, и он понял, что ей не дали уснуть тревога за его сон и боязнь, что он может простудиться. Благодарность и нежность наполнили его душу.

— Так, не спится, — улыбнулся он, глядя в ее большие черные глаза, влажно блестевшие в темноте.

— Да что с тобой делается? — спросила она с недоумением.

— Не волнуйся, я лягу — Он не договорил, но его спокойный голос удивил ее.

— Когда же ты будешь спать?

— Успею. Времени еще достаточно.

Она продолжала с удивлением на него смотреть. Он подумал: «Смогу ли я рассказать ей, что я понял в эту ночь? Нет, лучше промолчать».

Он положил руки на ее теплые плечи и, прежде чем она поняла, что он собирается делать, поцеловал ее с внезапной нежностью.

Она отпрянула, удивленная этим порывом, но Манев ее не отпустил и проводил до двери комнаты.

— Иди спи, — сказал он. — Сейчас я тебе ничего не скажу. Завтра…

— Неуравновешенный ты человек! — сказала она сердито.

На другое утро Манев сидел за столом во дворе и пил липовый чай. Он выглядел задумчивым, но спокойным. Напротив него сидел Проданов и с напряженной улыбкой, которая говорила, что хотя он и обижен, но решил этого не показывать, рассказывал теще Манева, как чуть не отравился несвежей рыбой.

— Сегодня Продановы уезжают, — сказала тетушка Лола, когда все позавтракали и Продановы ушли к себе собирать вещи. — Сегодня вы будете спать в своей комнате.

Манев кивнул.

— Я не жалею, что они уезжают.

Тетушка Лола взглянула на него недружелюбно, кончила убирать со стола и ушла в кухню, к остальным женщинам. Манев остался один. Он сидел, заглядевшись на равнину, изумрудно-зеленую и свежую в это росистое утро.

Кто-то шел к нему. Он обернулся и увидел девочку.

Она смотрела на него пристально карими, широко раскрытыми глазами, похожими на глаза ее тети, словно хотела проверить, такой же ли он сердитый и плохой, каким был вечером.

Манев улыбнулся, не отводя глаз от глаз ребенка. Девочка засмущалась и остановилась.

«Наверное, вспомнила, как вчера не хотела ко мне пойти. Теперь видит, что я не такой уж плохой, и смутилась», — подумал он и поманил ее к себе.

Девочка пошла к нему нерешительно, не глядя на него, ведя рукой по скамейке и медленно приближаясь. Потом, когда Манев ее схватил и посадил к себе на колени, она внезапно доверчиво обвила тонкими ручками его шею, словно этим хотела оберечь от тех нехороших мыслей, которые прочла в его глазах накануне.

В половине первого Ганев возвращался домой из страховой компании, где он работал.

В руках у него было два свертка — килограмм брынзы, аккуратно запакованной в белую бумагу и перевязанной шпагатом, и мясо, завернутое в только что купленную дневную газету.

На лестнице он встретил соседа по площадке и, самодовольно подмигнув, похвастался удачной покупкой. Потом, все еще возмущаясь про себя дороговизной, на которую они с соседом только что друг другу пожаловались, остановился у дверей своей квартиры и позвонил. Ключ у него был, но он любил, когда его встречали.