Эмилиян Станев - Будни и праздники

В дверь постучали.

— Кто там? — спросила она.

Никто не отозвался.

— Кто там? — испуганно вскрикнула Парица и выпрямилась.

— Это я, госпожа, — ответил протяжный и веселый женский голос.

Дверь тихонько открылась, и на пороге встала хозяйская сноха — высокая и статная крестьянка.

— Что вам угодно? — спросила Парица, сердито взглянув на нее.

Но крестьянка не спешила с ответом. Она разглядывала Парицу внимательно и усмешливо. В ее серых глазах светилось любопытство, бесцеремонное и простодушное.

Парица почувствовала себя оскорбленной.

— Пойдем, позавтракаешь, — улыбнулась ей крестьянка, обнажив свои белые зубы. — Мы вскипятили молоко и накрыли стол под лозой. Так велел твой муж.

Парица нахмурилась.

— Я не умывалась, — сказала она.

— Умоешься.

— Где?

— Вон там, над лоханью во дворе. Мы там умываемся.

— Хорошо, я сейчас спущусь, — сказала Парица и, не глядя на крестьянку, опять принялась укладывать чемоданы. Но хозяйская сноха не уходила. Ей, видно, не терпелось поговорить, и она прошла в комнату.

— Ты, видать, недавно замужем, — полувопросительно сказала она и, не дожидаясь ответа, продолжала: — Ив деревне сроду не бывала. У нас тут хорошо. И житье вам куда как дешевле обойдется.

Парица ее не слушала. Нахальство этой женщины бесило, но простодушие обезоруживало. «Деревенщина, — думала она, — глупо на нее сердиться. Бог весть какие еще унижения меня ждут».

Ее злость на Алекси сменилась отчаянием. Ей хотелось собраться и уехать, не сказавшись ему. Но она не знала, как это сделать, и чувствовала себя словно в незнакомой вражеской стране.

Однако ей хотелось есть, и она покорно пошла за крестьянкой.

Краснея до ушей от стыда и злости, что ей поливают на руки, как ребенку, она умылась и села за стол, накрытый в глубине двора под виноградной лозой.

Во дворе, затеняя половину его, стояли два ореха, важные и величавые, с недвижной темно-зеленой листвой, их густая сень простиралась до фруктового сада. С трех сторон широкого двора разместились низкие постройки. В открытую дверь одной из них, служившей жильем хозяевам, был виден огонь, пылавший в очаге. Перед дверью лежал, вытянувшись, как мертвый, большой лохматый пес.

Парица нервно мяла тонкими пальцами край скатерти. Хозяйская сноха принесла дымящуюся миску с молоком и поставила перед ней.

— У нас и мед есть, — сказала она. — Хочешь, принесу? И груши есть.

— А ты у ней не спрашивай, а неси! — раздался позади Парицы сильный гортанный мужской голос.

К столу подошел коренастый крестьянин с проседью в волосах. Он был в синей холщовой рубахе и штанах из домотканой шерсти, затянутых красным кушаком. В руке он держал соломенную шляпу. Он подал гостье костистую руку и сел на стул подле нее.

— Ну, как живешь, молодка? — громко спросил он. — По нраву ли тебе наша деревенька? Еще бы она тебе не показалась! Или, может, скажешь: деревня как деревня, пропади она пропадом?!

Его большие усы шевелились, как живые, черные глаза лукаво усмехались, а широкое лицо излучало уверенность и силу.

— Меня зовут Здравко Гега, я хозяин, — сказал он просто. — С Александром мы хорошие друзья. Он мне писал на прошлой неделе, что приедет. Да и перепелов нонешний год пропасть, наплодил их господь!

Парица невольно улыбнулась.

— Лучше бы их вовсе не было, — сказала она.

— Ха-ха-ха! — звучно рассмеялся хозяин. — Это страсть, зуд, прошу прощения. Пуская натешится досыта, тогда вернется.

— Я вряд ли выдержу, — сказала Парица смущенно, и лицо ее вспыхнуло. — С первого дня оставил меня одну.

— Слыхал, слыхал утречком. Ты не тужи. Это дело мужское. Лучше послушай дядюшку Здравко. На нас напущены страсти. Один любит охоту, другой — рыбачить. Ну, а я — лошадник. Бывало, душу бы отдал за доброго коня. А наш поп хоть и дед, а все бегает за бабами, — засмеялся крестьянин и шлепнул своей соломенной шляпой о стол.

— Нет, я не смогу здесь так жить. Я не выдержу, — жалобно сказала Парица, внезапно почувствовав уважение к этому человеку.

— А что сделаешь?

— Уеду.

— Смотри-ка! Это нехорошо. — Дядя Здравко насмешливо оглядел ее.

— Я уеду одна! — гневно, с нажимом сказала Парица и стукнула каблуком под столом.

— Да ну! — с притворным испугом подскочил крестьянин.

— Вы мне не верите? — воскликнула Парица.

— Нет, отчего же. Все может статься. Только вот на чем ты поедешь? У телеги-то нынче возьми да и поломайся ось, ну, а лошадок я еще с вечера свел в ночное. Эх, надо же было такой беде случиться!