Эмилиян Станев - Будни и праздники

— А ты не из тех будешь, а? — еле выговаривал он, шатаясь из стороны в сторону. — Кто тебя знает? Будь ласкова, старый я уже, ты лучше Яне позови, я с ним сговорюсь…

— Яне спит, — отвечала Вера.

Она дотащила шопа до маленького темного домишки, состоявшего из сеней и одной комнатки, и втолкнула его в комнату. Шоп тяжело повалился на пол и заохал. Вера поспешно заперла дверь и зажгла свет.

Из-под редких, побелевших от инея бровей на нее смотрели знакомые хитрые глаза, и Вера в изумлении отпрянула. На полу лежал Тоше, ее односельчанин, тот самый дядя Тоше, который когда-то привез ее в город наниматься в прислуги…

Он попытался улыбнуться, показал свои белые зубы и замер, пораженный какой-то мыслью. Она заметила, как он неспокойно оглядел комнату и, сев, быстро расстегнул полушубок. Вера хотела заговорить с ним, но у нее перехватило горло. Шоп сунул руку во внутренний карман полушубка, нащупал кошелек и улыбнулся, как ребенок.

— Ты меня не узнаешь, дядя Тоше?

— Узнаю, как не узнать…

— Так чего ж ты боишься… смотришь испуганно, бог знает что обо мне думаешь. Наговорили тебе на меня… Ты людям не верь…

— Да я подумал, вдруг я потерял бумажку одну…

— Разматывай шарф, я сейчас затоплю.

— Брось. Я на постоялый двор пойду, у тебя тесно, негоже мне у тебя оставаться.

Но Вера его не слушала. Она принесла дрова и растопила маленькую ржавую печку.

С тех пор как она свернула с прямой дороги, она избегала своих односельчан. Она ненавидела их, как только может ненавидеть отвергнутая обществом девушка. На пренебрежительные взгляды, которыми они окидывали ее в корчме или на базаре, стоя за своей телегой, она отвечала презрением. Но в глубине души она никогда не забывала о прежней жизни. Встреча с Тоше взволновала ее. Он был первый человек с другого берега жизни, с которым ей хотелось поговорить, хотелось расспросить его обо всем, чего она не знала.

Она постелила ему на полу одеяло и села рядом. Теплая, далекая надежда сверкнула в ее душе. Девочкой ей случалось загонять в кошару овец дяди Тоше, и теперь воспоминание о протекавшей близ кошары речушке, в чьих прозрачных, струистых водах мать белила полотно, сотканное на домашнем стане, потрясло ее душу, как рыдание. Запахи, исходившие от пьяного шопа, разбудили тысячи воспоминаний, давно уже спавших. Зеленую излучину, освещенную солнцем, расстеленное для просушки полотно и стадо гусей, щипавших низкую травку, она увидела так ясно, словно все это было вчера. В этот миг она верила, что ее теперешняя жизнь скоро минует, а ждет ее совсем другая жизнь — тихая и светлая.

— Тебе наврали, дядя Тоше, — говорила Вера, — я знаю, что обо мне в селе болтают, знаю… А я работаю, на галошной фабрике работаю. И жених у меня есть. Вернешься в село, скажи маме, чтобы написала мне. Хоть две строчки, но пусть напишет, а то мне до того здесь тоскливо. Скажи ей, что я, мол, как обвенчаюсь, так приеду. Ты мне не веришь? Хочешь, завтра покажу тебе своего жениха? Ты еще скажи спасибо, что я на фабрике в ночную смену работаю. Я как раз с фабрики и иду… Не то б ты замерз…

У шопа от тепла мутилось в голове. Он попытался встать, но сил не хватило.

— А как там мама? Вспоминает обо мне? А сестры? Ты к нам домой заходишь? — спрашивала Вера, торопясь хоть что-нибудь выведать у шопа.

Тоше тупо смотрел на нее и качал головой. Он напрягался, пытаясь понять ее слова, но сон одолевал его. Вера оставила его в покое и задумалась. Отчаяние охватило ее. Она вскочила, вытащила из-под кровати чемодан, открыла. Из чемодана достала старое ярко-красное платье, срезала с него воланы и, сложив, завернула в газету. Потом отыскала свои старые туфли и сунула их туда же. Тщательно упаковав старье, она принялась писать письмо.

Дрожащей рукой она вывела сверху «Милая мама» и остановилась. Образ немолодой крестьянки возник перед ней такой родной и в то же время такой далекий, что Вера расплакалась.

Она плакала долго, впадая в какое-то отупение. Опершись локтями в стол, закрыв глаза руками, она словно бы оплакивала всю свою темную, грязную жизнь. Слезы смывали с ее лица толстый слой румян, и оно стало похоже на клоунское. Плечи ее вздрагивали, сожженные постоянным подкрашиваньем волосы шуршали, как сухие листья. Храп крестьянина и потрескиванье печки заглушали ее плач. Вера погасила свет и заснула как убитая.

Когда она проснулась, шопа в комнате не было.

Она умылась, подкрасилась, взяла приготовленный накануне сверток и пошла на постоялый двор…