Елена Чарник - Двадцать четыре месяца

– Тебе надо что-то делать с собой, со своей жизнью что-то делать. Ты посмотри, ты же опускаешься, ты уже опустился. Я слушала, как ты общаешься с Валентиной. Для тебя, ну, в общем, есть вещи, которые для тебя важнее, чем ты. Я, может, не очень ясно говорю, но тебе нужно уезжать отсюда. Ты дохнешь тут, если уже не сдох.

Что-то от разумных речей валаамовой ослицы было в ее словах. Он недооценивал Лизу, чей словарь житейской мудрости популярной психологии и ток-шоу он иногда переносил с трудом. Ему даже показалось, что Валентина Федоровна составила их временный треугольник ради Лизы, ее обучения, а сломала его сейчас в честь того, что Лиза прошла предназначавшийся ей курс наук. Его же роль была ролью подающего реплики: мальчика на поле для гольфа. Он ответил:

– Ты меня переоцениваешь. Мне некуда ехать и незачем. И у меня тут Маша.

– И что ты ей тут дашь? Воскресные прогулки? Она скоро вырастет, – перешла Лиза на свой обычный жаргон, – за что ей тебя уважать?

– Надеюсь, что все-таки есть за что.

– Это ты так думаешь, а для девочки важно, чтобы отец был уважаемым человеком.

– Кем?

– Всеми. Да ладно, не в ней же дело. С ней пока все в порядке. А ты болтаешься, как нигде ни при чем.

Он улыбнулся. Оказывается, он настолько подходящий объект для поучений, что даже только что подросшей девочке пригодился в этом качестве. И Лиза тогда полностью права насчет дочери – совсем скоро Маша начнет разговаривать с ним таким тоном, открывать ему глаза на его жизнь. Свое многолетнее избегание “общественного положения” он считал неплохим выбором по сравнению с тем, что мог бы навсегда, на всю жизнь стать кем-то. Но Лиза права, вмешивая в эту историю дочь, дочь, пожалуй, потребует не сегодня, так завтра, чтобы он помещался в каких-то четких и понятных, например ее одноклассникам, границах.

– Тебе тут – полный каюк, – уговаривала Лиза.

– Мне всегда казалось, что мне это подходит. Я и каюк – вполне подходящие друг другу вещи.

– Ну, знаешь, так в пятнадцать лет рассуждают.

– Возможно… И потом, несмотря на каюк, мне нравится здесь. Я люблю юг. Что ты так смотришь? Я как будто оправдываюсь.

– Твое дело. Только я хотела предложить тебе…

Лиза предлагала помочь ему перебраться в Питер. У нее есть комната на Петроградке, ее лично, осталась от бабушки, в которой она пока не живет. Живет с родителями. Эту комнату она может ему сдать, для начала – в долг. Жить ему в ней совсем бесплатно, наверное, не разрешат родители, решат, что у Лизы с ним роман (тут Лиза хихикнула), с работой она, возможно, тоже сможет ему помочь, у нее есть подруга, журналистка в глянце.

– Какое я имею отношение к журналистике? – спросил он.

– Ты же фотограф.

Деловитость – способность быстро соединять в уме простые вещи с такими же простыми вещами. Эту формулу он составил еще из наблюдений над Вадькой. Теперь у него появилась другая догадка насчет замысла Валентины Федоровны. Она соединила его с Лизой, как барышня-телефонистка прошлого, чтобы вытолкнуть его из уютного юга, где он засиделся, и переместить на север, который она (“поезжайте в Русский музей”) для него задумала. Но реальнее всего думать, что Валентина Федоровна действовала во всем стихийно и никаких особых планов насчет него и мыслей о нем у нее не было. Лизина забота его смущала и была точно связана с беседами у Валентины Федоровны, которой он тоже выговорил то, чего выговаривать не собирался.

– Спасибо, – сказал он Лизе, – ты серьезно так ко мне отнеслась. Я, наверно, не тот человек, которому нужно срочно помочь. Ну и он прям выплывет сразу “на простор волны”, задышит полной грудью. Я дышу, как могу и чем умею. Полнее – не вдохну. А может, наоборот, – я и так хорошо дышу. Не прерывисто: в забегах не участвую. Но все равно – спасибо.

– Напрасно. Ты запиши мой телефон. Я через неделю уезжаю. Вдруг тебе стукнет: опомнишься, ах, что ж я с ней не поехал! Звала ведь, уговаривала! Ах, я дебил злосчастный!

***

Эти слова про дебила он вспомнил недели через две, когда снова стал ходить по утрам в свой фотосалон и сидеть там до вечера. Хотелось уехать хоть куда-нибудь. Сначала думал: все равно и там найдется для меня фотосалон, только еще будет холодно и темно. В одно из утр, когда ему особенно не понравилось переступать порог пластикового офиса, он подумал: а вдруг – нет. И еще подумал: я хочу поехать. Надо позвонить Лизе. Денег надо где-то достать.

Вечером накануне отъезда немного посветлело после пасмурного дня, но солнце не вышло. Море было гладким, ровным и непрозрачным, матовым. Почти не было звука прибоя. Оно было похоже на какое-то вещество, более плотное, чем вода. Можно бы привычно сказать, что на жидкое стекло, если не знать, что расплавленное стекло становится красным. Как оказалось потом, этот пейзаж работал прогнозом той погоды и того пейзажа, на который ему теперь предстояло смотреть: точно такое же море он увидел потом на севере, где оно обычно таким и бывает, и подумал о сообщающихся сосудах.