Закир Дакенов - Вышка

Кусок был отколот удачно — наискосок, край такой острый — в животе тянет…

Я сел в угол, чтобы не упасть потом. Завернул рукав пижамы. Повыше… Рука покрыта гусиной кожей… И такая тонкая… Ну все! Ударил с оттяжкой. И сразу — еще раз, пониже.

Две белые полоски… Отвернулся, чтобы не испугаться. Прикрыл глаза и стал ждать.

Руку щекочет. Пусть. Ни о чем не надо думать. Ни о чем. Иначе в голову может прийти… может прийти… Мало ли чо может прийти… Мало ли… Мама? Где?.. Кто может прийти… Кто это?

Кто-то грубо схватил под мышки, пронзил голову криком:

— Нинка! Нинка! Где ты, черт побери! И еще чьи-то руки вцепились больно — кафель замелькал в глазах… желтый кафель в красных пятнах… Поплыло — зеленое-зеленое… Потом белым-бело вокруг, и невидимый кто-то кричит:

— Ну надо же, а! Ну надо же, а! И еще один голос, потише:

— У-у, сыволочь! Нашел когда! Прям как нарошно…

Маленькие глазки впиваются сверху. И голос впивается:

— Додумался, да? Теперь — точно под трибунал загремишь. Как миленький загремишь! Сегодня же сообщу командиру части, пусть тебя, подлеца, засудят!.

Заведующая… Какой трибунал? Какой командир?.. Скоро она?..

— Не закрывай глаза, не закрывай, когда с тобой разговаривают!

— Ну хватит, а?… Ну не надо… Все. Уходит.

Руке туго, пальцы покалывает.

Медсестра подкатывает белую тележку. В тележке дребезжит железо.

— Переворачивайся, — говорит. Мне, что ли? В руке у нее — тонкий шприц.

Четыре раза уколола. Это сульфазин. Часа через три станет плохо. Плохо…

Время еще есть, иду в курилку. Там — по-прежнему. Только очкастого нет. Голоса что-то такое велели ему, и он полез в форточку. Теперь он где-то в другом отделении… Губошлеп Гриша двумя пальцами с коричневыми ногтями держит слюнявый свой окурок. Вздыхает. Леша курит молча, что-то вспоминает. Коротышка говорит, говорит…

Коротышка упал лицом в ладошки, затрясся.

А внутри меня — ворочался, поднимался жар. Спину ломило, больно рукой шевельнуть — отдается… Все вокруг становилось мутноватым, расплывчатым. Голоса и лица удалялись…

Медленно переставляя тяжелые ноги и держа руки полусогнутыми, побрел я по коридору. Где-то отдельно от меня витал страх, что кто-то, проходя рядом, заденет… Глаза слезились.

Прошла вечность, когда я добрался до койки. Долго стоял перед ней. Как на нее лечь? Сначала как-нибудь надо сесть. Потихоньку, потихоньку… Боль выворачивает лопатки. Ох-х! Зубы… хрустят. Еще… еще… Все. Теперь — ноги поднять. По-ти… хоньку. Другую… Все. Руки — под подушку, там прохладно. Голову — вбок, дышать…

Квадрат за спиной. Мутный. Дрожит. Ровный глухой шум. Дождь. Дождь… холодный… необъятный. Туда бы…

Леша. Остановился. Смотрит.

— Ой, Иван-царевич, спаси мою корову! Захлебывается смехом. Уходит. Коротышка. Садится. Смотрит.

— Ты это… не переживай. Она покричит-покричит и забудет. Эх-х!

Машет рукой. Уходит.

Что-то мягкое ко лбу прикоснулось.

— Ну что ты, что ты, сыночка?.. Не надо плакать, не надо.

Губы яркие шевелятся. И морщинки шевелятся.

— Поспи-ка лучше, поспи…

За решеткой — черные кривые ветки. Блестят. Качаются, по стеклу скребут. Одинокий рыжий огонек падает, цепляется за ветки — бесполезно…

Очки блестят. И острый нос между ними.

— Пойдем, приехали за тобой.

— А-бед! А-бед! — слышится в коридоре. Встаю. Оглядываюсь. Койка смятая, теплая… В коридоре за руку схватила нянечка.

— Куда? Обедать скореичка!

— Ему не надо. — Очки блеснули. — Выписывается он.

— А-а…

В конце зеленой дорожки стояла зеленая фигура. Военный… Рядом — заведующая. Они о чем-то говорили, сблизившись головами.

Медсестра подвела к ним.

От военного сильно пахло улицей. Он оглядел меня, будто говоря: «Так это он?» Заведующая взвесила на руке какие-то бумаги, протянула ему. Подошла нянечка с вишенкой на лбу, в руках — газетный сверток. В одном месте бумага порвалась и оттуда выглядывала желтая пуговица. Со звездой.

— Тут переодевайся, — сказала заведующая. И опять повернулась к военному, зашевелила губами.

От формы пахло старым потом. Моим потом. Одна пуговица помята… Это тогда, в то туманное утро…

— Ну, пошли? — бодро сказал военный. Заведующая загремела отмычкой.

Я оглянулся в теплый коридор. По коридору, по зеленой дорожке, шли в курилку коротышка с Лешей. Леша размахивал руками, поворачивал лицо к коротышке, что-то говорил… Хорошо им.

Дверь открылась — и побежал навстречу холод. Под ногами закачалась серая с белыми рябинками гальки лестница. Железная сетка поднималась до потолка вместо перил. Я впервые видел эту лестницу, хотя сюда попал по ней… Чуть ниже качались погоны. Прапорщик.