Закир Дакенов - Вышка

— Садитесь, — взмахнула рукой, продолжая писать. Сажусь на белую холодную кушетку. Она перестала писать, сцепила руки и воткнула глаза прямо в меня.

— Ну что там с вами случилось? — быстро спросила. И пальцами желтыми захрустела.

— Ничего со мной не случилось.

— А что вы там дурачились? Стреляли зачем? И еще глубже глаза воткнула. Я молчал. Я старался пройти взглядом сквозь ее глаза, я знал: стоит это сделать — и сразу станет легко.

Но ее глаза не пускали.

— Может, вас обижали там?

— Не обижали. Я в воздух стрелял.

— Зачем? Вы знаете, где сейчас находитесь?

— Знаю.

— А зачем вам это нужно? Вам отслужить, как следует, нужно и домой вернуться чистым. Чтоб стыдно не было.

Я стал смотреть на ее маленький лоб.

— Что молчите?

— А я хочу вернуться… чистым. Почему она все время старается войти в мои глаза, что она там хочет увидеть?

— А зачем, черт побери, стреляли?

— Просто. Захотелось так.

— Вы знаете, что с вами будет, если мы не подтвердим психического расстройства? Знаете, что будет? Под трибунал пойдете!

— За что?

— Как за что? За симуляцию. Ну чего, ну чего она от меня хочет? Что я ей сделал? Что я им всем сделал?

— Ну? Зачем…

Я стал смотреть в располосованное решеткой небо.

— Идите… пока.

Я дернул ручку — закрыто.

Она выскользнула из-за стола — ростом мне по грудь — открыла своей отмычкой…

Страшно захотелось курить. Полцарства за сигарету. Пошел по зеленой дорожке.

Откуда-то пахнуло табачным дымком, кашель послышался. Пошел на запах. В конце зеленой дорожки виднелась решетка — за ней сидящие люди, слои дыма…

В решетчатой стене оказалась дверь. Я толкнул ее и вошел в маленькую комнатушку с крохотным окошком под потолком. На кожаных тумбах сидели пять тел серых пижамах, молча чадили, смотрели в пол. Подсел к одному, очкастому, с тугой лысиной.

— Закурить не найдется?

Очкастый даже не повернул головы, спокойно курил, смотрел под ноги. Я потрогал его за плечо.

— Закурить, говорю, не найдется?

Молчит.

Я повернулся к другому. Он лихорадочно захлопал себя по карманам, потом прижал руку к груди… залопотал что-то сквозь слюни и жалобно смотрел, словно я собирался его ударить.

Я смотрел на него. Просто так смотрел. Такого еще не было: я смотрю, и тот, на кого я смотрю, съеживается под моим взглядом… Я не отводил глаза. А он протянул мне свой окурок. Окурок был мокрым от слюней.

Я отвернулся.

— На; — протянул сигарету сидящий напротив. Это был пухлый коротышка с потерянными в лице глазками. Я прикурил от его сигареты. После первой же затяжки комната с сидящими вокруг людьми накренилась… Прислонился затылком к стене. Захолодило.

Двое, докурив, молча вышли.

Коротышка тянулся ко мне маленькими тусклыми глазками. Его розовые губы двигались. «Солдат, да?.. Солдат?..» — слышалось, как через стекло. Я закрыл и вновь открыл глаза: да, солдат.

— Этот, лысый ни хрена не слышит, ему хоть с пушки пали, — сказал коротышка.

— Глухой, что ли? — спросил кто-то за меня.

— Не-е, не глухой. У него в голове голоса. Он голоса эти слушает, чего они ему скажут. А этот вот, пужаный, Гриша. Он здесь с малолетства.

Коротышка повернулся к «пужаному»:

— А ну-к, Гриша, спляши.

Гриша вскочил, захлопал в ладоши, затоптался, шаркая шлепанцами…

Дверца скрипнула — и вошел еще один. Беленький, с жутко большими синими глазами. Глаза его освещали лицо… остановился на пороге, уставился на прыгающего Гришу. Смотрел, смотрел, а потом — зазвенело вдруг, это он сразу и засмеялся и заговорил:

— А помнишь, мы с тобой за дровами поехали, а Валя Каракозова ружье нам дала и плакала? Ха-ха-ха!..

Гриша замер и посмотрел на него. А тот уже беззвучно растягивал рот — смеялся, откидывая голову, но глаз с Гриши не сводил.

— Это Леша… Калужский, — пояснил коротышка. — Тоже лет десять здесь.

— Извините, у вас сигареточки одной не будет? — зазвенел Леша, охватывая меня своими глазами.

— На, Леша, закури, — протянул ему сигарету коротышка. — Как дела, Леша?

Леша не ответил. Осторожно двумя пальцами он держал сигарету и медленно подносил к глазам. Потом сказал коротко:

— Спасибо. — И сел рядом со мной.

Теперь он сидел и как-то напряженно молчал. Медленно-медленно поднимал руку с сигаретой к тонким губкам, долго затягивался. И так же медленно опускал руку и смотрел в одну точку. И вдруг повернулся — и зазвенел в лицо мне:

— А помнишь, твой отец ехал из Казани, а мой — в Казань, а мы с Колькой Меркуловым стояли и плакали? Помнишь?