Сергей Тепляков: Двуллер-2: Коля-Николай

– Не скажи… – покачал пальцем Бесчетнов. – Вот я недавно писал про убийство в деревне. Там была пьянка, дочка зарезала своего сожителя, а менты взяли ее отца, да на него всю вину и взвалили. Он в крови был, вот они его и взяли, по голове побили, он все и подписал. А потом дочка созналась. А у ментов крыть нечем – они даже с ножа отпечатки пальцев не сняли и нож с места убийства не изъяли. В общем, дело развалилось. Отца выпустили, а дочку не посадили – доказательств-то нет. И здесь может быть также.

– А он сам-то за что сидел? – спросил Петрушкин, пропустивший эту часть рассказа Грядкина.

– Мошенничество. Схему разработал, в одном месте брал товар, в другом продавал, а деньги себе… – ответил Бесчетнов.

– Хитрый… – с уважением сказал Петрушкин.

– Дурной… – не поддержал его Бесчетнов. – Я ему говорю: «Вы на что надеялись-то?!». А он мне: «Ну, при определенном раскладе…». То есть, он думал, что его могут еще и не поймать…

– Ну ведь могли и не поймать? – заинтересованно спросил Петрушкин.

– Ну могли. Если бы он украл миллиард или если бы делился с кем-нибудь… – ответил на это Бесчетнов. – Но он же работал чисто на себя. Вот на таких себе милиция и делает план раскрытий. Вот ты мне поясни, Леха, откуда эта надежда на «определенный расклад»?

– А ты чего хочешь? – пожал плечами Петрушкин. – Люди с утра до вечера смотрят про то, как кто-то ворует. У нас поговорки какие? «Не украдешь – не проживешь». Это как бы шутка. Имеется в виду, что на самом-то деле мы люди честные, просто юмор у нас такой. Это мы с тобой, люди взрослые, еще помним другие шутки. А этот парень только на таких и вырос.

– Вот иногда ты дело говоришь, Леха… – сказал Бесчетнов. – Уважаю.

– А то! – польщенно отозвался Петрушкин. – Нынче же если человека милиция забирает за воровство или мошенничество, человек искренне не понимает – за что? Он же всего-навсего жил как все. Он не воровал – он «крутился»… Ну и опять же: почему всем можно, а мне нельзя?

– Ну да… – хмыкнул Бесчетнов. – Раньше на красный свет ездили только «Ленд-Круизеры», а теперь и дедки на «Москвичах». И как быть?

– Совесть должна быть у человека! – убежденно ответил Петрушкин.

– Так она у этого парня есть… – сказал Бесчетнов.

– А тут как в театре: реплики надо вовремя подавать! – пояснил Петрушкин, иногда писавший про театр. – Когда он воровал, она у него молчала. А проснулась в тот момент, когда от нее всем одно только расстройство: и ему самому, и этой его бабе. Да и ладно бы хоть им. Но ведь еще куча разных следователей, прокуроров и судей сейчас желают ему провалиться пропадом. Люди за это время на повышение пошли, звездочки на погоны новые нацепили, а тут он со своей совестью нарисовался!

– И что думаешь? – спросил Бесчетнов, становясь хмурым.

– Да ничего хорошего… – ответил Петрушкин. – Помяни мое слово – найдут у него наркотиков килограмм. Скоро не он жену из колонии ждать будет, а она его.

– Типун вам на язык! – сказала Наташа, до сих пор молчавшая. Петрушкин только пожал в ответ плечами. Бесчетнов нахмурился еще сильнее, достал из пачки еще одну сигарету и начал мять ее желтыми пальцами.

– Закрутила ты свою жизнь, как роман… – сказала Лариса Степановна Ирине, когда та вернулась в барак после трехдневного свидания с Грядкиным. – Чисто «Анна Каренина»… Только для нас, бедных.

– Какая там «Анна Каренина», – отмахнулась Ирина, смутно помнившая эту историю, скорее даже не по книге, а по фильму. – Они вон как жили. Я бы тоже так пострадала – с прислугой-то, да с их деньгами…

– А я вот не помню, какая такая Анна Каренина, расскажите, Лариса Степановна! – закричала Елена, небольшая юркая девчонка еще школьных лет, сидевшая за наркотики. Тут же и цыганки (в их отряде было несколько молодых цыганок, некоторые из них даже грамоты не знали и ходили в тюремной школе в первый класс) закричали, что хотят про Анну Каренину. Лариса Семеновна нередко рассказывала подругам по несчастью книги. Эти истории гипнотизировали женщин. В тюрьме, как в любом другом месте, где на человека давит невероятное напряжение, складывающееся из неволи, одиночества на людях, нервной и физической усталости, необходимости постоянно контролировать себя, восприятие обострено до предела. Воображению людей в неволе позавидует любой импрессионист: мозг додумывает и разукрашивает любую историю самыми удивительными красками. Анна Каренина сама по себе не впечатлила девчонок – было бы из-за чего под поезд бросаться! Но, сошлись все, сходство этой истории с историей Ирины имелось.