Сергей Тепляков - Двуллер-2 - Коля-Николай

Тоску тела кое-как утоляли здесь подручными средствами – вместо фаллоимитаторов использовали электрические лампочки, выкручивая их отовсюду. А вот от тоски душевной спастись было нечем, разве что верой. Многие начинали молиться, читали Библию, ходили в молельную комнату. Но на исповедь, когда приезжал батюшка, ходили единицы.

В женской зоне свадьбу предстояло играть впервые. Ни послужившие уже офицеры, ни посидевшие и поседевшие в тюрьмах зэчки не помнили такого – чтобы к зэчке приехал с воли жених.

Предводительница здешних цыганок Настя, дородная баба лет пятидесяти, с усами и волосами на подбородке, севшая за торговлю героином на много лет, имевшая на своей совести десятки загубленных наркоманских душ, пошла к начальнику колонии и выпросила у него разрешение петь цыганкам на свадьбе. Начальник сначала опасался – еще неизвестно, как расценят в управлении – но потом решился: «Бог с ним, люди же все-таки… – подумал он. – И потом – в первый раз такое, да поди и в последний – когда еще отыщется такой дурак».

Начальник после того, как доложили ему про свадьбу, посмотрел дело Ирины – сидеть ей было еще почти восемь лет. У него было с того дня странное чувство, он все не мог понять: зачем этому парню свадьба? Ждал бы так, а дождался бы – тогда и женись. Или, может, надеются они, что Ирина забеременеет, родит – а там глядишь и будет ей какая поблажка? Но двадцатипятилетний опыт работы за решеткой говорил начальнику, что уловка эта не действует – только тошнее становится бабе: ребенок-то на воле, а она в тюрьме. Начальник вызвал к себе Ирину.

– Доложили мне, что радость у тебя, Радостева… – начал он, усмехаясь получившемуся каламбуру.

– Так точно, гражданин начальник… – ответила Ирина, глядя на него своими глазами, странными и красивыми, с затянутыми к вискам уголками – только эти глаза и остались от всей ее красоты.

– Что ему – невтерпеж? – будто удивился начальник.

Ирина усмехнулась и пожала плечами – мол, мне-то откуда знать.

– Он меня позвал, чего же я буду отказываться. Я женщина холостая, а он говорит – люблю… – ответила она.

– А может, это у вас план такой? – спросил начальник. – Может, вы думаете, если ты забеременеешь, то тебе поблажка будет?

Она не ответила.

– Послушай меня, Радостева… – сказал начальник. – Возьми с собой на свидание противозачаточные таблетки. Забеременеешь, родишь – только тебе же будет тяжелее. Сдохнешь, о ребенке думая. Беременность в тюрьме – не выход, а вход, вход в куда большие проблемы.

Она слушала безучастно.

– Тебе, Радостева, сидеть еще восемь лет, выйдешь, а он уж школьник, и ты ему не мать, а тетка… – говорил он, глядя на Ирину и пытаясь разгадать ее. – Так что смотри, без фокусов. Поняла?

– Поняла… – ответила она. Ирина вспомнила, как была чужой для Мишки, и сердце начало саднить.

– Все равно замуж хочешь?

– Все равно… Не беспокойтесь вы насчет ребенка. Только ребенка нам сейчас и не хватает…

Она усмехнулась так горько, что начальник совсем перестал что-либо понимать. Теперь оставалось поверить только в силу любви.

– Ну давай… – обескураженно сказал он. – Совет вам тогда и любовь…

Офицеры колонии приходили смотреть на Ирину – это ж на ком решил жениться вольный мужик? Одна из женщин-офицеров, осмотрев Ирину, сказала, что принесет для нее платье.

– Ничего, будешь невеста на все сто! – сказала она. – Мало ли где настигает нас наше проклятое бабье счастье!

Свадьба была назначена на один из дней в начале ноября. Чем ближе было к нему, тем сильнее боялась Ирина. «Я в тюрьме, он только вышел из тюрьмы, а сейчас сует голову в петлю. Какая свадьба? – думала она ночью накануне свадьбы, глядя в потолок. – Это же через какое угольное ушко нам надо пройти, чтобы все кончилось хорошо?!». Ей было страшно. Платье белело на стене. Свет прожектора с вышки иногда падал на него. Ирина смотрела тогда на это чужое платье и сердце ее сжималось.

В день свадьбы она надела наконец это платье. Девчонки причесали ее. Нашлись туфельки.

– Принцесса! – сказала Лариса Степановна. – Как есть принцесса.

Хоть и не давал никто никому никаких поблажек, а весь лагерь высыпал к оградам своих отрядов – смотрели, как она по дорожке идет в клуб. Цыганки вышли из своего барака в цветных, неизвестно откуда взявшихся у них платках. Они запели какую-то свою свадебную песню и никто их не остановил. Может, на воле это была бы просто веселая песня, но тут голоса звучали отчаянно, как в последний раз. От этого, да еще и от соседства этой песни с решетками, колючкой, с вышками, с автоматчиками, от бушлатов, особо яркой помады, от всего этого вместе вдруг пробрало всех – бабы заревели в голос, офицеры – и мужчины и женщины – смахивали слезу.