Сергей Минаев - Москва, я не люблю тебя

— Ты летать не можешь? Тебе помочь? — Я протягиваю к нему руку. Он подается в сторону и присаживается рядом с кейсом.

— Вроде летаешь. Э… чувак, может я пойду? — почесываю затылок. — Вот возьму и пойду сейчас.

Дракон молчит. Я делаю шаг в сторону, потом спохватываюсь и пытаюсь взять кейс. Дракон немедленно начинает реветь. Кажется, кое-что проясняется.

— Епта… тебе бабки мои нужны, что ли? — вспомнилось толкиеновское: «Гномы становились алчными и вгрызались все глубже в горы в поисках золота. За это их пожирали драконы». — Ты меня на бабки кинуть хочешь, да?

Тварь шипит.

— Не… ну ты… ты какой-то дракон-гопник! — Меня охватывает дикая злоба. — Хошь, мобилу еще возьми!

Тварь гавкает, не потерпев оскорбления.

— Ладно-ладно. Давай хоть поделим, а? — Я пытаюсь подойти к ситуации с позиции здравого смысла. — Пополам. Нет? Хорошо, давай сорок процентов мне, остальное тебе! Нет?

Тварь снова шипит.

— Не хочешь? Ну ты, сука, жадный…

Достаю сигарету, закуриваю. Дракон с интересом смотрит на меня. Кажется, ситуацию выгребает к мирному исходу. В этот момент я принимаю опрометчивое решение. Хватаю кейс и стремглав бросаюсь наутек. Позади раздается шуршание крыльев, дракон облетает меня, сбивает хвостом с ног и ставит когтистую лапу на грудь, явно намекая на пиздец. Голова дракона почти касается моего лба, он открывает пасть и показывает широкий черный язык.

— А-а-а-а-а-а-а!!! — Меня колотит паника, высаживает в холодный пот, я хватаюсь за последнюю соломинку. — Да подавись ты этим баблом! — откидываю кейс в сторону, и дракон немедленно прыгает за ним, дав мне возможность встать и со скоростью олимпийского чемпиона ломануться прочь. Туда, к забору, ограждающему эту территорию зла от нашего мира.

По-десантному перемахиваю через забор и бегу. Бегу не оглядываясь. Бегу не разбирая дороги. Бегу еще несколько переулков, пока не нахожу себя в районе метро «Парк культуры», у палатки, продающей шаурму…

Около девяти часов утра. Остоженка

— На-на, не ори, — Вася нехотя отдал остатки шаурмы Фархаду, который последние пять минут разгневанно лопотал что-то на своем родном языке, воздевая грязные кулачки к небу. — Чё ты быкуешь? Фалам-салам, тут мяса еще осталось на роту солдат.

— Осталысь, — передразнил его Фархад и впился в шаурму своими редкими, как у мурены, остренькими зубами.

— Откуда у тебя такой аппетит с похмелья? — хмыкнул Вася. — Я гляжу, вы, таджики, жрать можете в любом состоянии, да? Скажи, Федь (с момента первого знакомства именно так нарек он таджика), а вот если тебе телку подогнать, голую… такую… модель с сиськами четвертого размера, с… как в телевизоре, в общем, а рядом поставить тарелку, нет… казан с пловом. Ты сначала телку будешь трахать или сразу плов начнешь жрать?

— Э… фаба… пилав… — Фархад попытался с набитым ртом высказать свое мнение о данной проблеме, да так и застыл. Моделей он в своей жизни не видел, телевизор в его кишлаке был один на десять семей, и голых телок по нему не показывали. А плов он ел последний раз два месяца назад, когда его земляки с соседней стройки набили в подобие казана стеклянный московский рис, худосочную курицу и рахитичную морковь — все, что выдала им в качестве зарплаты за разгрузочные работы толстая тетка, заведующая овощным магазином, утерев тыльные стороны ладоней об уксусного цвета фартук. Плов тогда получился прогорклый и невкусный, не то, что дома.

— Ясно все с тобой! — Вася потянулся. — А я бы ща отодрал кого-нибудь. Вчера, прикинь, снилось, что мы с женой трахаемся. Во как. Прямо так натурально, как до свадьбы. Фархад, ты по жене скучаешь?

— Да-а-а, — протянул Фархад и снова вспомнил о доме, четверых детях и жене — вечно замызганной маленькой женщине с испуганными карими глазами и рано отвисшей грудью. Фархад грустно втянул в себя воздух и принялся доедать шаурму.

Солнце выскочило над скелетом новостройки и залило своим радиоактивным светом поляну с монтажными кабинками, катушками проводов и стопками плит. Вдруг стало нестерпимо жарко. Вася расстегнул рубашку, почесал грудь и потянулся за сигаретой.

Он любил такие утренние часы, от половины седьмого до восьми. В это время хорошо было сидеть, покуривать и неспешно валять в голове разные жизненные мысли. Хотя, если разобраться, думать с каждым днем оказывалось по большей части не о чем.