Юкио Мисима - Звук воды

Бессмертие, жизнь, унаследованная детьми и внуками, — это все вранье. Наследники идеи бессмертия — посторонние люди.

Шерстяная куколка с соседнего стола вечно пребывала в добром здравии. Она никак не умирала. Девушка-сослуживица, как только появлялась на работе, сразу начинала затачивать свои карандаши, которых было десять штук. Она точила их, пока они не становились острыми как шило, а потом тыкала острым кончиком в свою шерстяную куколку. Куколка перекатывалась и замирала в ожидании следующего движения девичьих пальцев.

Кадзуо все чаще стал натыкаться в газетах на новое выражение: «холодная война». Это выражение впервые появилось в газете А., в статье иностранного журналиста, опубликованной в декабре прошлого года, второго числа, и теперь, похоже, сделалось очень популярным. С тех пор как объединенный штаб положил конец всеобщей забастовке, профсоюзные забастовки тоже прекратились. Садисты в его сне, эти уравновешенные горожане, лелеяли свой тайный замысел. «…Мы утопим этот мир в крови и молчании».

Он все так же монотонно ходил на службу и возвращался с нее. Неспешно занимался подсчетом ссуд. Но что-то неприятное, что-то взрывоопасное медленно давило изнутри и снаружи. Кадзуо думал, что это из-за больного желудка, и начал пить таблетки. Потом пошел к врачу. «Вы абсолютно здоровы», — сказал тот. Речь шла не о бессоннице, отсутствии аппетита, острых болях или о других серьезных симптомах. Но его не покидало ощущение, что внутри него живет нечто. И в какой-то момент, когда снова поступит импульс, снова зашевелится внутри нечто, — он больше не сможет дышать. «На самом деле я никогда не верил в беспорядок», — подумал он. Все идеи смертны.

Кадзуо пошел и купил женщину, но это ничего не изменило. Просто мир рассыпался на куски. Он знал, что где-то существует страшная, равнодушная сила, сродни науке, которая соберет эти куски в единое целое. И он боялся этой силы уж лучше пусть стекло останется разбитым, так будет надежней. Глядя на разбитое стекло, ты сразу понимаешь, что это стекло. А неразбитое бывает иногда таким прозрачным и таким гладким, что ты его не замечаешь.

«Я так одинок».

Сейчас с этим было не поспорить. Еще немного, и все, должно быть, начнут судачить о нем, избегать его. Но сейчас никто его не избегает. И по утрам все говорят ему «с добрым утром», а при расставании говорят «прощайте». Он ненавидел эти человеческие приветствия. Ему все время казалось, что они звучат не к месту, невпопад.

В обеденный перерыв он часто ходил гулять. На бульваре под светлыми деревьями играли в мяч министерские официанты. Мяч летал то прямо, то по дуге, но всегда попадал точно в перчатку ловца — издалека казалось, будто его притягивает туда магнитом. Кадзуо остановился и некоторое время восхищенно наблюдал за игрой. Если бы у этого мяча был какой-то смысл, какое-то тайное значение, то эта игра не состоялась бы. Мяч упал бы и укатился в какие-нибудь заросли — век ищи, не отыщешь.

Апрельское солнце было чудесным. Люди, прогуливающиеся по дорожкам, иногда доставали из карманов носовые платки и утирали со лба пот. Пот — это доказательство того, что мы живем. И моча тоже. Ни в поте, ни в моче не было никакого смысла. Если бы в них был хоть какой-то смысл, то они бы исчезли, и тогда Кадзуо бы умер.

Мир Кадзуо рассыпался, смысл распылился. Осталось только тело. И его выделения. Тщательно контролируемое, полностью послушное, оно отлично функционировало без всяких сбоев. В точности так, как сказал ему врач. Абсолютное здоровье.

Прогуливаясь, он зашел в парк. Если пройти через парк насквозь, то от выхода рукой подать до дома Тохата. Ну что ж, прогуляемся туда. Сегодня рабочий день. В это время Фусако должна быть в школе. Он хотел немного побыть один в «комнате, запертой на ключ». Сигэя вряд ли стала бы препятствовать ему. Воздух в этой комнате был чистым, как в могиле. Если будет желание, то можно напустить в комнату газ. «Хотя я навряд ли убью себя». Он не был рожден для того, чтобы лишить себя жизни. Он плохо представлял себе свое будущее, но это не значило, что он способен на самоубийство. Он достал спички. На ходу принялся ковырять в ухе концом без серной головки. Ему было приятно, что у него чешется ухо. Внутренний, далекий, недосягаемый зуд. Зуд, укрытый глубоко в недрах тела, в темном месте, куда никогда не заглянуть. И спичкой тоже не достать. И от этой невозможности дотянуться туда спичкой он на мгновение испытал самое настоящее счастье.