Джеймс Клавелл - Благородный Дом. Роман о Гонконге.

— Это неправильно, Марлоу, — возразил Горнт. — Ничего позорного в этом нет. Ничего.

Стоявшая рядом с Горнтом Кейси слегка дотронулась до его руки ладонью.

— Он прав, Питер. Он действительно прав.

— Да, — подтвердил Дунстан Барр. — Но Грей, какого черта Грей так разошелся? А?

— Не из-за чего и из-за всего. Он фанатически следил за соблюдением лагерных порядков — то есть японских порядков, — и многие из нас считали это глупостью. Как я уже говорил, Чанги — это другой мир, там были и офицеры, и рядовые. Никаких писем из дома, голод, две тысячи миль оккупированной противником территории в любом направлении, малярия, дизентерия и ужасно высокий уровень смертности. Грей терпеть не мог этого моего американского приятеля, Кинга. Да, Кинг был ловкий делец и хорошо питался, когда другие голодали, пил кофе, курил сигареты фабричной набивки, а не самокрутки. Но этим своим умением он сохранил многим из нас жизнь. Тому же Грею. Он даже Грею сохранил жизнь. Я уверен, что именно благодаря этой своей ненависти Грей и выжил. Кинг кормил почти весь американский контингент — человек тридцать, офицеров и солдат. О, они это отрабатывали, по-американски, но без него они бы погибли. Я бы точно погиб. Я знаю. — Питер Марлоу поежился. — Джосс. Карма. Жизнь. Теперь я, пожалуй, не откажусь от бренди, мистер Горнт.

Горнт налил.

— А что случилось с этим человеком, с этим парнем, которого вы называете Кингом? После войны?

Его со смешком прервал Пагмайр:

— Один из тех типов, что занимались коммерцией в нашем лагере, впоследствии стал миллионером, черт бы его побрал. С Кингом вышла такая же история?

— Не знаю, — ответил Питер Марлоу.

— Вы больше никогда его не видели, Питер? — удивилась Кейси. — Не встречали его в Штатах?

— Нет, никогда. Я пытался разыскать его, но ничего не вышло.

— Обычное дело, Кейси, — как ни в чем не бывало заявил Горнт. — После увольнения со службы все долги и дружеские отношения отменяются. — Он был очень доволен. «Все отлично», — сказал он себе, подумав о двуспальной кровати в своей каюте, и улыбнулся ей через палубу.

Она улыбнулась в ответ.

Рико Андзин-Грессерхофф вошла в фойе «Ви энд Эй». Зал был полон: одни уже пили чай, хоть время ещё не пришло, другие запоздали с ланчем. Пока она шагала к лифту, по телу пробежала дрожь: досаждали эти провожающие её взгляды. Не те похотливые, какими обычно пожирали Рико мужчины-европейцы, или неодобрительные, что метали их женщины, а враждебные взоры китайцев и евразийцев. Никогда прежде ей не приходилось испытывать на себе столько всеобщей ненависти. Ощущение было очень странное. Она первый раз выбралась за пределы Швейцарии, если не считать поездок в Германию в школьные годы и двух выездов в Рим с матерью. Муж брал её с собой за границу только однажды — в Вену на неделю.

«Нет, Азия не по мне, — подумала она, снова пытаясь не содрогнуться. — Но ведь это не Азия, это Гонконг, и, конечно, подобное происходит только здесь, такие уж тут живут люди. И они, несомненно, имеют право ненавидеть. Интересно, понравится ли мне в Японии? Не окажусь ли я чужой даже там?»

Пришел лифт, и она поднялась в свой люкс на шестом этаже. Коридорный и не подумал открыть ей дверь. Когда она осталась одна и заперлась на задвижку, ей стало лучше. На телефонном аппарате мигал красный огонек: для неё получено сообщение, но она не обратила на него внимания. Быстро сняв туфли, шляпку, перчатки и плащ, она тут же определила все это в большой шкаф; остальная одежда уже была аккуратно сложена, как и три пары туфель. Люкс был небольшой, но изящный, с гостиной, спальней и ванной. На столе стояли цветы от «Струанз» и ваза с фруктами от отеля.

Пальцы аккуратно развернули подарочную упаковку, под которой скрывалась черная прямоугольная плюшевая коробка. Рико открыла её, и по телу разлилось тепло. Тонкая золотая цепочка, а на ней — подвеска из зеленого нефрита в форме рога изобилия. На камне крапчатой окраски проступали пятнышки тоном посветлее, гладко отполированная поверхность переливалась на свету. Рико тут же надела подвеску и подошла к зеркалу, любуясь тем, как камень смотрится на груди. Ей никогда ещё не дарили нефрит.

Под черным, обтянутым плюшем картоном лежал конверт. Не фирменный конверт «Струанз», а самый обыкновенный, и печать была из обычного красного сургуча. С большой осторожностью она просунула под печать нож для бумаги и, слегка нахмурив лоб, один за другим просмотрела все фрагменты. Какая-то мешанина из цифр и букв, иногда попадаются значки. Легкая улыбка удовлетворения тронула губы. Найдя бювар и устроившись поудобнее за столом, она стала копировать надписи, одну за одной.