Джеймс Клавелл - Благородный Дом. Роман о Гонконге.

— Как это проявляется?

— Он верит в личную месть, считает, что мужчина — если он настоящий мужчина — имеет право мстить. В Квиллане очень сильно мужское начало. Он всегда был добр ко мне. И сейчас добр. — Она изучающе посмотрела на него. — Квиллан до сих пор помогает мне деньгами, до сих пор платит за эту квартиру.

— Ты не обязана рассказывать мне это.

— Я знаю. Но мне хотелось бы — если ты готов выслушать. Тогда ты сможешь принять решение.

Он оценивающе посмотрел на неё.

— Хорошо.

— Видишь ли, отчасти это оттого, что я — евразийка. Большинство европейцев здесь нас презирает — открыто или тайно, — в частности англичане. Линк, просто выслушай меня до конца. Большинство европейцев презирает евразийцев. Евразийцев презирают все китайцы. Поэтому нам всегда приходится защищаться, нас почти всегда в чем-то подозревают, почти всегда считают, что мы вне закона, что мы — дешевые подстилки.

Господи, какое отвратительное американское выражение! Какая это на самом деле гнусность, вульгарщина и дешевка. И как это наглядно характеризует американского мужчину — хотя, как ни странно, именно в Штатах я обрела чувство собственного достоинства и преодолела свой евразийский комплекс вины. Квиллан многому научил меня и во многом сформировал. Я ему признательна. Но я не люблю его. Вот что я хотела сказать. Хочешь ещё кофе?

— Да, спасибо.

— Я сварю. — Орланда встала, походка у неё была чувственная, хоть это получалось само собой, ненамеренно, и он снова выругался про себя, кляня судьбу.

— Почему же ты рассталась с ним?

Она с грустным видом рассказала про Макао.

— Я позволила этому парню уложить себя в постель и спала в ней, хотя между нами ничего не было, ничего: бедняга выпил лишнего и ни на что не годился. На следующий день я сказала ему, что он был великолепен. — Это прозвучало спокойно и прозаично, но Бартлетт почувствовал скрытую за внешней невозмутимостью боль. — И все как бы ничего, но кто-то донес Квиллану. Как и следовало ожидать, он был взбешен. А я не нашла что сказать в свою защиту. Это случилось… Квиллан тогда был в отъезде. Я понимаю, это не оправдание, но я уже научилась получать удовольствие в постели и… — По её лицу пробежала тень. Она пожала плечами. — Джосс. Карма. — Таким же негромким голосом она поведала о мести Квиллана. — Он такой, Линк. Ему было от чего прийти в бешенство, я провинилась.

Под шипение пара стали падать первые капли кофе. Не переставая говорить, она нашла чистые чашки, свежее домашнее печенье и новую накрахмаленную скатерть, но мысли обоих были сосредоточены на любовном треугольнике.

— Я по-прежнему иногда вижусь с ним. Так, поговорить. Мы теперь только друзья, и он относится ко мне хорошо, а я делаю что хочу, встречаюсь с кем хочу. — Она выключила пар и повернулась к нему. — Мы… четыре года назад у нас родился ребенок. Я хотела его, а Квиллан нет. Он сказал, что я могу рожать, но должна сделать это в Англии. Девочка сейчас в Португалии с моими родителями: отец на пенсии, и она живет с ними. — По щеке у неё скатилась слеза.

— А это он придумал, что ребенок должен оставаться там?

— Да. Но он прав. Раз в год я езжу туда. Родители… моя мать так хотела, чтобы у меня был ребенок, она умоляла оставить его. Квиллан великодушен по отношению к ним тоже. — Слезы уже ручьем катились у неё по лицу, но плакала она беззвучно. — Так что теперь ты знаешь все, Линк. Я никому этого не рассказывала, кроме тебя. Теперь ты знаешь, что я… я не была верной возлюбленной и что я… я никудышная мать…

Он подошел к ней, прижался вплотную и почувствовал, как она тает, стараясь сдержать всхлипывания, ухватившись за него, вбирая в себя его тепло и силу. Он успокаивал её, она льнула к нему всем телом, тепло и нежно.

Успокоившись, она встала на цыпочки, поцеловала его — поцелуй был легкий, но удивительно нежный — и посмотрела в глаза. Он тоже поцеловал её.

Они смотрели друг на друга, словно пытаясь что-то увидеть, потом поцеловались снова. Страсть нарастала, и казалось, это будет длиться вечно, но, увы, оба почти одновременно услышали, как открывается входная дверь. Они отстранились друг от друга, пытаясь отдышаться и прислушиваясь к биению своих сердец, а из прихожей донесся грубый голос ама:

— Вэййй?

Орланда слабым движением пригладила волосы и полупожала плечами, как бы извиняясь.

— Я на кухне, — крикнула она на шанхайском диалекте. — Иди, пожалуйста, в свою комнату и не показывайся, пока я тебя не позову.