Может, дядюшка и в самом деле был прав со своим «nomina ante res»? Иногда мне кажется, что так оно и есть. Прежде чем мы появляемся на свет, наша история уже готова, полотно нашей судьбы соткано — нос крючком, маленький Кац убит, на его костях сидит школяр-семинарист во имя Отца и Сына и Святого Духа. Однако оставим это, оставим «спекуляции». Я просто хотел рассказать о своих летних каникулах в библиотеке и не более того, и вот, поскольку эти каникулы подошли к концу, мне нужно было сложить свои вещи в набитый шерстяными носками чемодан и, сев на крышку, защелкнуть замки. Фройляйн Штарк помогала мне при этом. Когда мы наконец управились с крышкой, она посмотрела на меня искоса, улыбнулась и сказала:
— Не бойся, глупый! Носки выстираны.
Ночью пошел дождь, задул холодный ветер; пришла осень, а на следующее утро, когда я, по обыкновению, нес свою башмачную службу, к моей радости, вдруг появились посетители. Это была группа довольно странного вида, но их обслужили так же, как и других, — старец швейцар из последних сил открыл дверь, гардеробщик занял свою позицию за стойкой гардероба, чтобы в полусне принять все, что надлежало принять от посетителей: пальто, зонты, сумки — одним словом, все, что может повредить священному миру книг и пресловутому полу. Потом они, шаркая ногами и осторожно озираясь, потащились в мою сторону, и мне на какое-то мгновение показалось, что Блаженный Августин прав и настоящего, того, что мы называем «сейчас», не существует, а есть лишь прошлое. Но это были не еврейские беженцы из дедушкиной купальни, как я в первый момент подумал, а бездомные бродяги и нищие коммивояжеры, поднявшиеся на борт книжного ковчега, чтобы согреться. Они один за другим совали трясущиеся ноги в войлочные лапти, скользили в зал, медленно поднимали головы и, пораженные гранд иозным книжно-живописным великолепием, едва слышно произносили:
— О!..
Они искали защиты от дождя, от осени и не прочь были присесть, отдохнуть и согреться, но, так как садиться не разрешалось даже смотрителям, они медленно тащились от витрины к витрине, разглядывали творения Туотило, дивились на рукописную «Песнь о Нибелунгах» (рукопись В), на «Ессе homo», знаменитую картину Йогана Михаэля Бюхлера из Швебиш-Шюндта, на почерневшие от времени и от солнечных лучей деревянные ящички, в которых хранится седьмая книга тридцатишеститомного издания «Дао дэ цзин», написанного древним китайским философом Лао-цзы около 600 года до Рождества Христова.
Я вошел тихо — здесь так принято: тихо ходить, тихо говорить, тихо пукать и рыгать; тишина священна, никто не должен мешать читателям, поэтому ассистенты не скоро заметили меня. Медленное тюканье по клавишам стало еще реже, потом вообще стихло. Головы одна за другой поднялись и повернулись в мою сторону. Шторхенбайн спросил:
— Сегодня сходишь на берег?
— Да, — ответил я.
— Счастливо, старина!
Эти слова тоже были произнесены тихо, почти шепотом, и головы тут же вновь опустились, одни — чтобы уставиться на клавиши пишущих машинок, другие — чтобы продолжить прерванный сон.
Перед скрипторием меня ждала фройляйн Штарк. На ней была воскресная блузка из крепдешина и плиссированная юбка, которую она при мне надела в первый раз. Маленький Кац, наверное, многое бы отдал, чтобы заглянуть под этот сумрачный шатер, но Кац был мертв, и фройляйн Штарк, похоже, знала это. Она проводила меня до табулярия и, прежде чем я постучал в дверь, перекрестила мой лоб. Показалось ли мне или я и в самом деле увидел в ее глазах слезы? Я отвернулся.
— Venite!
Я вошел. В табулярии все было как всегда: дядюшкина голова парила, как планета, над лупой, через которую он следил за передвижениями отца-пустынножителя, бедного безумца, пытающегося найти спасение во дворцах, что были построены им же самим, вернее, его помутившимся разумом в зыбучих песках пустыни.
— Я против, и это мое последнее слово, — сказал дядюшка, не отрывая глаз от своего чтения.
Я деликатно покашлял.
— Нет, любезнейшая. Roma locuta, causa finita, [31] «Рим высказался, дело закончено» (лат.) — начальные слова специальной буллы Папы Иннокентия об отлучении от Церкви противников Блаженного Августина (416).
я не желаю никакого киоска. Punctum, finis. [32] Точка, конец (лат.).
— И я того же мнения, дядя.
Он поднял глаза.
— Ах, это ты! Слушаю тебя.
— Я пришел попрощаться.
Он завинтил колпачок авторучки и положил между страниц узкую полоску плотно исписанной желтой бумаги.
Читать дальше