Цитируя Достоевского, он убеждает только что дорвавшихся до «материальных благ», что «осыпанность счастьем и зарытость в материальных благах не только не освобождают сознание человека от повседневных забот для занятий „высшим“, не только не делают его прекрасным и праведным, но, напротив, гасят в нем само представление о нравственном совершенствовании и способствуют превращению лика человеческого в „скотский образ раба“… что полное и скорое утоление „низших“ потребностей снижает духовную высоту человека, невольно и незаметно приковывает его еще сильнее к узкой сфере самоценного умножения чисто внешних форм жизни, ведущих к культивированию многосторонности насладительных ощущений и связанных с ними „бессмысленных и глупых желаний, привычек и нелепейших выдумок“. Все это оборачивается в свою очередь наращиванием самых сугубо материальных потребностей, наркотически насыщаемых разнородными вещами, что делает человека пленником собственных ощущений». При этом, читая как Тарасова, так и тех, чьими цитатами он пытается потрясти и сокрушить наше блаженное забвение, необходимо помнить, что ни он, ни они по большей части не употребляют метафор: так и в данном случае «плен» есть точное указание на состояние человека, отгороженного собственными ощущениями от реальности, запертого ими в своих собственных пределах — и обреченного на одиночество. Солипсизм оказывается не абстрактной философией, но способом существования человека, сосредоточенного на материальном и стремящегося к самоуслаждению. Анализу этого способа существования посвящены в книге статьи о повести Л. Н. Толстого «Смерть Ивана Ильича».
Цитируя Паскаля, Тарасов стремится показать людям, не мыслящим себя без телевизора, коварную роль развлечения, «широко понимаемого Паскалем как псевдоактивное и мистифицирующее средство, мешающее личности видеть свое подлинное положение, уменьшающее напряженность между нищетой и величием ее существования, как всякая мнимая активность, ведущая к созданию ложных ценностей и забвению онтологического несовершенства человека. По мнению французского философа, развлечение является основной движущей силой иллюзорно счастливой поверхностной жизни и прикрывает в сознании глубину главных вопросов. Человек, размышляет он, не может оставаться в покое у себя дома, ибо в покое ему пришлось бы задуматься над неизбежными несчастьями, над своим жалким положением, над смертью, мысль о которой невыносима. „Поэтому ищут не тихого и кроткого занятия, которое дает возможность думать о нашем несчастном положении, а той сутолоки, которая отвращает от мыслей о нем и развлекает нас“. Сознание постоянных горестей питает инстинкт, заставляющий человека искать развлечений и занятий вне себя. И важен не результат этих развлечений и занятий, а самый процесс, отвлекающий от размышлений о себе. Так охотник ищет охоты, а не добычи, карьерист — скорее не должности, а волнений и тревог, которые избавили бы от вида окружающих несчастий, игрок — не только выигрыша, но и забавы. „Единственная вещь, утешающая нас в несчастьях, — это развлечение, а между тем оно является самым большим из наших несчастий. Ибо оно главным образом мешает нам размышлять о себе и незаметно губит. Без него мы очутились бы среди тоски, а эта тоска принуждала бы нас искать более действенного средства выйти из нее. Но развлечение забавляет нас и заставляет совершенно незаметно приближаться к смерти“».
Цитируя Толстого, Тарасов, по сути, объясняет тем нашим старикам, кто долгие годы проводит в тесноте и сутолоке поликлиник и больниц в тщетной надежде «вовремя захватить болезнь» — и вылечиться от старости, чту вынуждает их к такому бесплодному времяпрепровождению, отрывая от внуков и правнуков, от помощи детям, от заботы о вечном: «Толстой записал однажды: „Страх смерти тем больше, чем хуже жизнь, и наоборот. При совсем дурной жизни страх смерти ужасен…“» Вслед за Толстым он напоминает тем, для кого всякое упоминание о смерти есть faux pas: «Мысли о смерти нужны только для жизни, поскольку именно то или иное отношение человека к смерти определяет качество его жизни и возможность нахождения ее смысла».
Следуя за мыслью Ап. Григорьева, Тарасов вопреки такому удобному мифу о «вненациональной» науке и политике, цивилизации, создающей вненациональные «культурные» симулякры, утверждает, что «и социальное творчество, и индивидуальное поведение, и научная деятельность, и художественные открытия незримо несут на себе отпечаток своеобразия той или иной народности».
Читать дальше
