Джулия Стюарт - Сват из Перигора

Вскоре после мини-торнадо супруга Анри Руссо, славившаяся своей маниакальной страстью к порядку, потребовала уменьшить число жителей на дорожном знаке при въезде в деревню до тридцати двух. Многие посчитали, что в корне такого требования таилась едкая злоба, поскольку Патрис Бодэн в свое время решительно возражал против установки слухового аппарата ее супругу, ссылаясь на отсутствие у последнего каких-либо признаков глухоты. В итоге знак решили оставить как есть — из уважения к аптекарю, который наотрез отказывался сплетничать о недугах своих пациентов, вне зависимости от того, сколько выпивки ему подливали бесплатно в баре «Сен-Жюс». Модест Симон — которая с тех пор, как стала свидетельницей трагического исчезновения фармацевта, увидев все из окна своей ванной, не проронила больше ни слова — бережно хранила сломанные аптекарские очки в тумбочке у кровати, рядом с фотографией Патриса Бодэна, которую она тайком сделала годом ранее на Ослином фестивале в Брантоме.

Едва мысль вступить во владение аптекой успела посетить Гийома Ладусета, как он поспешил ее отбросить. Ибо пусть взгляды Патриса Бодэна на мясо и были, мягко говоря, непостижимыми, во всем остальном тот слыл весьма умным и образованным человеком, и парикмахер слишком хорошо знал: ему никогда не постичь даже азов той науки, что пришлось изучать улетучившемуся аптекарю, и даже красный диплом Академии мастеров-парикмахеров Перигора тут не спасет.

Отвернувшись от запустевшей аптеки, Гийом сунул руки обратно в карманы и продолжил путь, чувствуя, как солнечные лучи пригревают складки кожи на загривке. Внезапно сзади раздался голос:

— Здравствуй, Гийом! Решил прогуляться?

Голос Сандрин Фурнье, местной торговки рыбой.

Парикмахер остановился.

— Здравствуй, Сандрин.

— Жарковато сегодня.

— Не то слово, — подтвердил парикмахер, который даже не обратил внимания на погоду.

— Слыхал про душ?

— Нет, — ответил он и исчез за углом, забыв попрощаться.

Гийом Ладусет плелся мимо памятника «Трем жертвам нацистских варваров», пытаясь убедить себя в том, что должно же быть что-то такое, чем он мог бы заняться. Но ничего как-то не придумывалось. Все профессии, что могла вместить в себя деревушка Амур-сюр-Белль, там уже имелись, и те, кто их представлял, опирались на постоянную клиентуру из близлежащих селений. Роли для человека сорока шести лет, посвятившего свою жизнь борьбе с зализанными волосами на темени, перхотью и двойными макушками, уже не было.

Парикмахер свернул на настоящую Рю-дю-Шато, и от одной лишь мысли обо всех тех наслаждениях, что он отныне не сможет себе позволить, почувствовал, как его брюки стали свободнее в талии. Прощайте добавки любимого козьего «Кабеку», когда запасы внезапно иссякнут среди недели; нет маленьким ореховым пирожным с рынка в Брантоме по пятницам; забудь о дюжинах устриц с прилавка заезжего продавца, что ставит свою палатку в деревне поутру каждую субботу; плюс максимум две бутылки «Шато ля Плант» в неделю. Стоило Гийому представить себе изысканные брусочки отборного мыла, которые он больше никогда не купит в своем любимом магазинчике в Перигё, как подмышки парикмахера завоняли, — по крайней мере, так ему показалось.

Когда Гийом миновал старую пекарню, плечи его поникли. К моменту, когда он, ссутулившись, брел через мост, он уже представлял себе, как его волосы свисают спутанными и серыми, как пыль, космами с облепленного струпьями черепа. Ковыляя вдоль берега, местами заросшего дикой мятой, Гийом думал об отвратительной бороде, которую ему придется отпустить для тепла, — как она тянется к его бесполезным чреслам и как в ней свивают гнездо воробьи. Проходя мимо прачечной — пятачка на мелководье, где местные женщины полоскали белье до 1967 года, — Гийом вообразил, будто в ушах его скопилось столько засохшей серы, что он даже не услышал оклика Ива Левека с противоположного берега:

— Эй, Гийом! Слыхал про душ?

Парикмахер медленно обошел вокруг замка, ноги его нетвердо ступали по корке голубиного помета: во мгле грядущих лишений их уже скрутило подагрой. Он прошаркал мимо дверей часовни с ее цепким запахом ярко-зеленой плесени, ловя себя на том, что поддерживает брюки двумя руками: безудержные фантазии сообщили Гийому, что веревка на поясе сгнила окончательно. Весь следующий час парикмахер бесцельно бродил по деревне, то и дело заглядывая в канавы, в одной из которых он, без сомнения, рано или поздно очутится, и размышлял о том, сколько ему осталось и почему все вокруг только и твердят, что о каком-то душе.