Стивен Ловелл. Зачем нужна литература? Перевод с английского Д. Протопоповой. — «Вопросы литературы», 2003, № 3, май — июнь.
С помощью тридцатилетнего преподавателя кафедры истории Королевского колледжа Лондонского университета (King’s College), специалиста по русской литературе и истории дачи (дачи, дачи; фазенды. — П. К.) редакция «полупродолжает» неудавшуюся полемику (неудавшуюся, потому что считает, что с ней не полемизировали, а «ответили идеологической бранью». — П. К.) с «Новым литературным обозрением», которое напало на «Вопросы литературы» после статьи И. Шайтанова («Вопросы литературы», 2002, № 2), в свою очередь и в свое время «позволившего себе не согласиться с „НЛО“» (курсив «Вопросы литературы». — П. К.). Уф. Речь шла, собственно, о методах научного исследования, о «новых истористах» (см. «Новое литературное обозрение», 2001, № 4).
Дело давнее, глядишь, англичанин и примирит их, он так и оговаривается, мол, хоть Шайтанова я и цитирую, а в полемику не вступаю, но достоинства «нового историзма» ценю все-таки не особенно. «Ибо этот подход отмечен двойной претензией: на то, чтобы доставить удовольствие от оригинального прочтения ограниченного числа любопытных текстов и в то же время поразить блеском и свободой щироковещательно-произвольного культурологического комментария. Что же касается „НЛО“, то в целом я ценю этот журнал высоко, поскольку в нем оригинальные исследования перевешивают неосторожные теоретические программы». Дипломатично, но, боюсь, не примирит.
Следом идет еще одно исследование Ловелла «Дачный текст в русской культуре XIX века». Маленькая диссертация, с «погружением».
В. Д. Оскоцкий. Катынь — имя нарицательное. — «Вопросы истории», 2003, № 6.
«Свой изначальный импульс катынский синдром получил задолго до Катыни».
Подробный портрет фундаментальной работы И. С. Яжборовской, А. Ю. Яблокова и В. С. Парсадановой «Катынский синдром в советско-польских и российско-польских отношениях» (М., 2001).
Евгений Рейн. Поэзия и «вещный» мир. — «Вопросы литературы», 2003, № 3, май — июнь.
От Державина и Пушкина — через акмеистов и символистов — к Бродскому, естественно. С опорой на Мандельштама.
«Использование предметного мира, пейзажного мира должно быть остановлено на некой грани многозначно-логического употребления вещей. Поэт всегда должен иметь в виду эту Психею вещи, но не в символическом смысле, когда роза — это не только роза, но и мистическая роза как небесный знак, а в более разнообразном, художественном смысле этого слова. Надо все время помнить, что мы оперируем душевной частью нашего словаря, Психеей, и она, сочетаясь с Логосом по мере создания текста, создает сверхтекст, который и является окончательной задачей стихотворения».
Очень жаль мне, что среди примеров не упомянут большой верлибр любезного Рейну Кенжеева под названием «Вещи». Он был бы здесь очень кстати.
Валерий Черешня. Стихи. — «Арион», 2003, № 2.
«Так кричат, когда смерть мала / Для всего, что творил сподла, / Полюбуйся — твои дела: // Торжествующий дирижер, / Вместо жезла в руке топор. / Человек человеку — сор» (из стихотворения «Хрусталеву и его машине»).
Леонид Шевченко. Стихи. Вступительное слово Сергея Чупринина. — «Арион», 2003, № 2.
Четыре хороших стихотворения убитого в апреле прошлого года молодого волгоградского поэта.
Глеб Шульпяков. Хвала масскульту. — «Арион», 2003, № 2.
«Так вот, главный плюс эпохи масскульта заключается в том, что она не терпит полутонов. А именно это ее свойство идет современной поэзии на пользу. Скажем спасибо масскульту. Он сделал то, чего не смогли сделать ни советская власть, ни литературная критика. Он очистил поэзию от чужеродных элементов; отфильтровал ее, вывел на чистую воду. <���…> Просто в отличие от философа или прозаика современный поэт работает „без посредников“. Он, говоря современным языком, пользуется выделенной линией и перекачивает информацию напрямую. В этом, если угодно, заключается простота, к которой вернулась современная поэзия в начале нового века. Она вернулась к ясной чистоте функции. К прозрачности жанра. Поэзия осталась наедине с собой. В связи с этим ситуация и упростилась и усложнилась одновременно. Ушел страх влияния — да и прятаться стало не за что, — но оказалось, что нет ничего более сложного, чем начинать с самого начала. <���…> Эпоха массовой культуры, таким образом, — это шанс для поэзии как чистого вида искусства. Подтверждение ее существования в первоначальном, так сказать, виде. Подтверждение механизма поэзии, которая в свою очередь подтверждает — то есть твердит, то есть вторит — первоисточнику».
Читать дальше
