Паперный читал пародию на Кочетова. Трудно пародировать то, что само по себе есть пародия».
«3. II.70. <���…> Эм<���илия> (цензор. — П. К.) тихонько пожаловалась, что Фомичев (цензор-начальник. — П. К.) сделал ей выговор за симпатии к „Н<���овому> м<���иру>“. „М<���ожет> б<���ыть>, вам там надо работать?“ — „Да меня, к сожалению, не возьмут“, — сказала Эм<���илия>».
«5. II.70. <���…> Ночью почти не спал, думал о наших читателях, таких, как Васильев, или норильские мои учителя, или экскаваторщик из Кызыла. Для многих это был последний клочок твердой земли, ниточка связи с официально признанной общественной жизнью. Теперь — пустота. Лит<���ерату>ра снова уходит под землю.
Последний год мы жили условной, временной жизнью. Как подбитый самолет, шли на одном крыле — и тянули с усилием, теряя высоту — еще лесок внизу перемахнули, еще поле, еще перелесок, а там и конец».
«7. II. А<���лександр> Т<���рифонович> звонил из Пахры. Вопреки моим опасениям, он здоров и добрался благополучно до дачи. А я в каком-то анабиозе. Сплю, спокоен и вял, ничего не хочется.
Вечером были в Театре на Таганке, спектакль „Пугачев“. Бутафорская отрубленная голова подкатилась мне под ноги. Я взял ее осторожно за волосы и поставил на сцену».
«17. II. От Вор<���онко>ва ответа нет. У Тр<���ифоныча> еще бродят какие-то иллюзии, подогретые слухами, что Бр<���ежнев> не подписал его отставки <���…>. Ходят литераторы, взглянуть на нас, пожать руку. Тр<���ифоныча> это начинает бесить. „Если он (про кого-то из сегодняшних) тоже ‘пожать мою честную руку’ — и его выгоню“. В этих приветствиях и в самом деле рядом с искренним порывом есть уже и либеральная мода, достаточно противная».
«20. II. <���…> В 3 ч<���аса> дня вдруг Тр<���ифоныч> забеспокоился, заторопился, решил — прощаться с редакцией. <���…> Обошли комнаты редакторов на 1-м этаже, корректорскую, библиотеку. Всюду заплаканные лица. Анна Вас<���ильевна>, библиотекарь, рыдала, уткнувшись головой в стеллажи с книгами. Тр<���ифоныч> благодарил всех за доброе сотрудничество, жал руки, желал счастья. <���…> Тр<���ифоныч> объявил, что 20 февр<���аля> мы отныне будем числить днем „Нов<���ого> мира“ и встречаться всем в этот день. А если один „новомировец“ останется, пусть празднует этот день один, как некогда лицеисты».
«23. II. <���…> А тут явился Залыгин, тоже с полной неопределенностью сочувствия. (Говорят, он отказался подписать письмо группы писателей в защиту „Нов<���ого> мира“, сославшись на то, что ждет квартиру.) А<���лександр> Т<���рифонович> сказал ему: „Да что, как дела… Некот<���орые> дебютанты ‘Нов<���ого> мира’, обязанные ему своим успехом, обо всем позабыли… Но им еще придется об этом вспомнить, когда встанет вопрос, где печатать новые вещи…“ Залыгин почел за лучшее как бы не понять этого грубого намека».
«15. III.1970. Вот я и остался один, без журнала, без близких мне людей, с которыми привык встречаться ежедневно. Время, обильное досугом, дает простор и для ведения дневника.
Только зачем? Все обессмыслилось как-то. Старая жизнь, наполненная до краев, вдруг оборвалась и отошла, а новой пока не вижу».
И — последняя цитата, из того же мартовского дня: «Федька Абрамов прислал телегр<���амму>, что снимает свои рассказы, если не пойдут „Деревянные кони“. Номер немедленно переверстывают и вставляют „Коней“, которых мы (о горе!) не решались напечатать. Как видно, „дирекция не останавливается перед расходами“, и Косолапова (нового главреда. — П. К.) заверили, что он может на первых порах печатать все, что захочет».
Знать бы тогда, как повернется история, которую еще застанут и в которой достойно поучаствуют и Сергей Павлович Залыгин, и Владимир Яковлевич Лакшин…
Через дневник прорисовываются и отдельные — из эпизодов-черточек — портреты действующих лиц того периода. Меня как-то особенно неприятно поразил Федин: вот, говорят, все может сгореть в человеке, причем добровольно, мягко так.
Что же до комментариев к дневнику, то скажу, верно, «от имени многих». Как жаль, что так называемые «службы проверки» (сегодняшний «Новый мир» в этом смысле, кажется, — счастливое исключение) исчезли напрочь. Наверное, профессия техреда теперь достояние лишь подобных дневников. Очень жаль. Что же до проверок, тогда, глядишь, и «режиссер Театра на Таганке» был бы «Петровичем», а не «Михайловичем». И Кони звали бы «А. Ф.», а не наоборот.
Читать дальше
