Дмитрий Калюжный - Житие Одинокова

И — опять шагистика. Шагом марш! На-ле-во! Стой! Кру-гом! Шагом марш! Ать-два!

Сотни бойцов — топ-топ — дружно, слаженно. А на противоположной стороне реки — то же самое. Идут отряды вперёд, назад, поворот на месте, стой. Эх, были бы на тротуарах девушки, да хоть бы вообще какие-нибудь зрители, ещё бы лучше прошлись. Но не было зрителей. Ни одного. То ли все где-то заняты, то ли не велено никого к реке пускать.

Ближе к обеду со стороны Метростроевской улицы пришагал военный оркестр. Постоял, издавая разрозненные звуки, а потом как грянет марш! И тут же, двух минут не прошло, подлетела на большой скорости легковая машина, а из неё выскочил капитан госбезопасности и заорал громче оркестра:

— Прекратить! Музыку прекратить!

Весь день порёвывали сирены воздушной тревоги, но ни одного вражеского самолёта не было видно. Надо полагать, их били на подступах к столице.

Василий рассчитывал, что обедать поведут туда же, где завтракали, то есть к его школе, и он там как-нибудь исхитрится повидаться с родителями и Катей. Но никуда их не повели. Там же, на набережной — слава Богу, не на улице, а в зале какого-то завода, — накормили, и накормили, надо сказать, славно. «Вот она, парадная-то жизнь, — шептались бойцы. — Вот он, праздник».

Однако в отличие от маршировок в Балашихе здесь гоняли всё-таки не до полуночи. Уже в 16.00, при проходе от Большого Каменного моста скомандовали «направо», опять провели мимо развалин Дворца Советов и привели «на базу», то есть в ту самую школу. Велели отдыхать, отъедаться и отсыпаться, причём стол уже накрывали.

Василий Одиноков, по-прежнему одетый красноармейцем, опять подкатил к майору Заболотному. Тот отчего-то был добр. Позволил ему сходить к родителям, но взял адрес, запретил принимать алкоголь и настрого велел вернуться к 18 часам, и не позже.

— Если опоздаете, Одиноков, — сказал он, стуча толстым пальцем по краю стола, — отправлю в трибунал, невзирая ни на что.

И вот уже Вася эдаким франтом — в новом полушубке, штанах и валенках — с улыбкой на румяном лице взбирается на свой третий этаж. Звонит в дверь — отец, явно спросонья, открывает ему и не верит глазам своим!

— Васька! Сынок! А-а-а! — и давай обниматься, хлопать по плечам его нового полушубка. — Здоров, здоровяка! Жаль, мать в сменах! А я точно знаю, у неё где-то припрятано. Щас! Щас найдём!

— Чего найдём-то? Что потерял? — не понял было Василий, но быстро сообразил.

— Пузырёк есть. Я полагаю, что… — отец пошарил за диваном, потом прищурился, подумал, и — раз, вытащил бутылку откуда-то из глубин кухонного стола. Радостно засмеялся: — Соображаю ещё! Не зря она плела, что уксус добыла. Ха! Уксус! Как же!

Василий стянул полушубок, разулся. Знакомые, родные запахи напомнили прошлую жизнь. Будто никуда и не уходил. Будто был тут только что, собирался что-то делать, вот прямо сейчас, именно здесь — и забыл, что. Радостное ожидание: я там, где мне всегда было хорошо, и сейчас мне будет хорошо!

— Как ты там? — спросил отец, доставая из серванта стаканы.

— Да нормально всё.

— Если нормально, сынок, давай выпьем за победу.

— Нельзя мне пить, отец.

— За победу? Нельзя пить? Сынок! Ты что говоришь-то!

— Да нельзя мне.

— Нет, ты вдумайся: за-по-бе-ду.

— Не-бу-ду.

Отец выпил, опять пристал:

— А за Сталина?

— Ну нельзя мне пить, отец, как ты не поймёшь!

— За Сталина нельзя пить?! Вообще ужас. А я, извини, раз объявил, то теперь назад ходу нет. За товарища Сталина, хоть тресни, а выпей, — и он выпил.

— А мама как? — спросил Вася.

— Всё время на работе. Придёт, поспит часа три, и опять. То в метро своём, то в госпитале. Ещё где-то там, — отец неопределённо махнул рукой, — посылки на фронт с бабами собирают. В церкви.

— Да она ж неверующая!

— Э, нынче все верующие. Клянусь, просто чудеса. Позавчера в Елоховском соборе чего-то праздновали, так пропели многие лета товарищу Сталину. Мать рассказывала. Васька, я просто охренел. А службу вёл родной брат заместителя товарища Берии! Он, оказывается, поп. Вот те на. Я думаю: Берия-то знает об том? Или нет?

— Да, интересно… А ты сам тут как?

— Я, сынок, на ремонтном тружусь. Танки. Смена ненормированная, а работа фигня. Никакого творчества, не то, что мы у Ивана Абрамыча чудили. Вчера две смены отпахал, срочная была работа. Больше суток в цехе. В семь утра там и упал. Отправили меня домой, велели отоспаться. Вот мы тут как живём.

— А Катька? Или уехала?

— Которая? А, эта! Плюнь ты на эту лярву, сынок.