Дмитрий Калюжный - Житие Одинокова

В качестве примера: в декабре 1940 года в Москве состоялось совещание высшего командного и политического состава Красной Армии. По заданию наркома обороны было подготовлено 28 докладов по самым актуальным проблемам военной теории и практики. А доклад единственного представителя связистов, Н. И. Гапича, не посчитали актуальным. И он не настоял на своём. Высший командный состав армии недопонимал, какова роль связи в современной войне. А Гапич, целый год находясь в должности, не бил в колокола.

Вот за такое Сталин сурово наказывал. Неудивительно, что 22 июля 1941 года Н. И. Гапича отстранили от должности начальника Управления связи, а 8 августа арестовали.

В 1959 году меня попросили переделать книгу, в свете новых веяний представив Гапича и ряд других героев романа жертвами необоснованных репрессий.

Однако в обвинительном заключении по его делу записано, что он, как начальник Управления связи Красной Армии, не снабдил армию нужным количеством средств связи, чем создал трудности в управлении войсками. И что возглавляемое им Управление связи в первый же месяц войны не обеспечило нужд фронта и оказалось неспособным наладить бесперебойную связь с фронтом. Это правда! Какие же тут необоснованные репрессии?

Да, ему также вменяли в вину участие в антисоветской заговорщической организации, возглавляемой Уборевичем. Но это надуманное обвинение было отменено.

В 1952 году Военная коллегия приговорила Н. И. Гапича к десяти годам лишения свободы, и так как он в ходе следствия уже отбыл этот срок, его освободили. А через год он той же коллегией был реабилитирован.

Я описал его судьбу, основываясь на реалиях, с учётом требований издательства, но книга не была принята. После отставки Н. С. Хрущёва я ещё два раза переделывал книгу.

Уважаемый Борис Владимирович!

Как мне быть теперь? Складывается впечатление, что стало вообще нежелательным упоминание о репрессиях тех лет, будь они обоснованными или нет. Однако правда истории такова, что было всякое. Прошу Вас, разъясните позицию издательства. Я готов на любые переделки книги, лишь бы она вышла в свет.

— Вернулись, что ли? Побили супостата? — обросший волосами так, что голова выглядела на полтуловища, дед свесился с крыльца и в свете заходящего солнца всматривался в лица красноармейцев.

— Бьём супостата, дед, бьём, — негромко ответил Николай Свинцов, ефрейтор. — Только бить особо нечем. За оружием вернулись.

— А-а-а, побросали, а теперь жалко стало? Правильно. Айда-те, я вам покажу, где много.

— Смешной ты, ей-богу. Будто не я тут в бою был, а ты.

— И я был, — отозвался ещё один из группы, Козенко, и показал рукой: — За вон тем мысом леса, в овраге справа.

— Верно, — похвалил его дед. — А опосля боя что было? У дороги бомбой грузовики подорвали, с оружием, и два ковырнулися на бок. А вы и не знаете, потому что сбегли.

Свинцов скептически засмеялся:

— Много там оружия осталось, после бомбы-то?

— Всё и осталось, не прямо же попало, а звуком опрокинуло.

— Взрывной волной, что ли?

— Про волну не знаю, а опрокинуло.

Из-за угла, двигаясь вдоль стены, вывернули лейтенант Курочкин и Василий Одиноков. Поскольку из госпиталя красноармеец Одиноков вышел с пометкой о щадящем режиме службы, комбат и отправил его с группой бывших окруженцев собирать оружие примерно в тех местах, где они всего-то ничего, неделю-две назад бродили.

— Чего шум подымаете? — шикнул лейтенант и, заметив местного жителя, обратился к нему: — Ну-ка, старче, отвечай быстро: где немцы?

Старик обиделся.

— Немцы, товарищ командир, по моей родной земле шлёндрают, вот они где. И не ты меня, а я тебя спрошу: как так получилось?

— После войны спросишь. А пока я задал простой вопрос: где немцы?

— Пёс их знает, где эти немцы. В Дамиановке были, но ушли. Там конец дороги, дальше болото. Витёк-тракторист приходил, говорит, даже полицаев не оставили. Они же всем населением в болоте спрятались, и коней увели, и курочек унесли.

— А южнее? — махнул головой Курочкин в сторону видневшейся на горизонте маковки церкви и остатков колокольни.

— Там немцы есть. Много. И штабы, и войско. И знаешь ещё чего, уже две ночи в лесу за селом ревёт чего-то. Танки, мобыть. А ночью далёко слышно, что ты!

— А у вас были?

— А как же! Танков, правда, не видел, а вот когда эти два орла бой продули, — он показал на Свинцова и Козенко, — немчура через нашу деревеньку и проехала спокойно. Лично я в подвале заперся и ничего не видел, только слыхал, как постреливали. А Лизка с того дома в компост на задах зарылась и видела, как ехали. Стреляли просто так, собачек двух убили, свинку — её с собой увезли. Пацанёнка Зины застрелили, а муж ейный погиб ещё в начале войны. Она мальчишку закопала, да и повесилась. А позавчера немцы привезли нам трёх полицаев, из хохлов, и велели избрать старосту. Меня и избрали, записали в протокол. Пошли по селу, а тут Зина лежит мёртвая. Анна и соври: дескать, от холеры баба померла, подскажите, господа немцы, что делать. Их как ветром сдуло. Теперь не знаем, куда хоронить…