Дмитрий Калюжный - Житие Одинокова

— Позвоните, — сказал Поскрёбышев.

Мехлис привычно набрал по вертушке номер Ближней дачи и ждал полминуты. Но никто не ответил.

— Непонятно, — сказал Поскрёбышев. — Может быть, выехал сюда, но тогда мне позвонили бы из охраны.

Подождали ещё несколько минут. Поняв, что ждать не стоит, пошли к Молотову. В это время позвонил телефон, и Молотов кому-то ответил, что не знает, будет ли Сталин в Кремле.

На следующий день (28 июня — М. С. ) я (Чадаев — М. С. ) пришёл в приёмную Сталина. Но Сталин не приехал. У всех было недоумение — что случилось?

Ближайшее окружение было встревожено, если не сказать больше. Мы все всегда знали: проходило немного времени, чтобы тот или иной работник не был к нему приглашён. А теперь телефоны молчат, известно только одно: он на Ближней даче, но никто не решается поехать к нему. В эти дни его уединения (день и вечер 27 июня, утро 28-го — М. С. ) у Молотова собрались члены Политбюро и стали решать, как быть? По сообщению обслуживающего персонала дачи, Сталин был жив, здоров. Но отключился от всех, никого не принимает, не подходит к телефонным аппаратам. Члены Политбюро единодушно решили: ехать всем…»

О том, как ездили к Сталину, а он был в плохом состоянии, и т. д., известно из писаний Микояна, Берии и Хрущёва. Хотя лично Хрущёва и в Москве-то не было, уж он точно не ездил. По Хрущёву, можно понять, дело было 24 или 25 июня («долгое время фактически не руководил»); Берия даты не называет; по контексту воспоминаний Микояна, ездили 29 июня. Кстати, по Микояну, перед поездкой то ли Лаврентий Берия, то ли Вячеслав Молотов предложил создать Государственный Комитет Обороны. Я в это поверить не могу: такое мог придумать только Сталин.

Что же произошло? Полагаю, вечером 27 июня у Сталина сам собою прорвался нарыв в горле. Он никогда ни с кем не обсуждал своего здоровья, не любил обращаться к докторам. У него на даче даже аптечки не было. У охраны была, а у него нет. И вот произошёл, говоря медицинским языком, «кризис». Я такими болячками не страдал и не знаю, как оно происходит, но подозреваю, что физическое состояние человека в такие моменты не самое бодрое. Не до разговоров по телефону. Хотя это поворот к выздоровлению.

Со слов Н. А. Булганина, записанных Чадаевым: «Всех нас поразил тогда вид Сталина. Он выглядел исхудавшим, осунувшимся… землистое лицо, покрытое оспинками… он был хмур». А. С. Микоян пишет: «Застали его в малой столовой, сидящим в кресле. Увидев нас, он буквально окаменел. Голова ушла в плечи, в расширенных глазах явный испуг. (Сталин, конечно, решил, что мы пришли его арестовывать.) Он вопросительно смотрит на нас и глухо выдавливает из себя: „Зачем пришли?“ Заданный им вопрос был весьма странным. Ведь, по сути дела, он сам должен был нас созвать».

Но, если подумать, действительно: «Зачем пришли?»

Я уже давно на пенсии. Однако работал немало и правила знаю: когда сотрудник заболевает, ему дают немного поправиться, потом профком выделяет деньги, кого-то отправляют в магазин, чтобы купил апельсинов, и делегация коллег навещает больного. Если заболевает директор, денег выделяется больше, делегацию составляют начальники отделов. Директор — заранее, конечно, осведомлённый — встречает их. Все усаживаются за стол. Принесённую провизию раскладывают по тарелкам, остальное разливают по рюмкам. Даже и мысли у директора не возникает, что его пришли арестовывать.

Сталин о своей болезни никого не оповещал и на апельсины вряд ли рассчитывал. Но это появление в его столовой сразу всех высших лиц государства, ведущего войну, его, конечно, поразило. Они должны делом заниматься! «Зачем пришли?»

Какие там аресты! Его не было меньше суток, а они уже не знали, что без него делать.

— Товарищи, возражения есть? — спросил Сталин. — Может быть, дополнения?

— Кажется, всё охватили, — устало потёр лоб Маленков.

— Не расширить ли список пункта четыре, — без вопросительной интонации предложил Микоян. — А то из еды упомянут только хлеб.

Перечитали четвёртый пункт:

«При вынужденном отходе частей Красной Армии угонять подвижной железнодорожный состав, не оставлять врагу ни одного паровоза, ни одного вагона, не оставлять противнику ни килограмма хлеба, ни литра горючего. Колхозники должны угонять скот, хлеб сдавать под сохранность государственным органам для вывозки его в тыловые районы. Всё ценное имущество, в том числе цветные металлы, хлеб и горючее, которое не может быть вывезено, должно безусловно уничтожаться».