Леонид Сергеев - Летние сумерки

Я всегда пристраиваюсь поблизости от грузчика, поскольку выхожу за ним, на следующей остановке. Правда, несколько раз и после звонка будильника умудрялся уснуть и проезжал свою станцию; тогда дожидался электрички в обратную сторону, а бывало, и топал по шпалам.

Одно лето в поездах я встречал влюбленную пару: плотно сбитую девицу с конфетным лицом, которая постоянно облизывала губы, и парня в очках, с разными ушами. Девица то и дело выгибалась — принимала красивую осанку; парень выглядел испуганным, скованным. Первое время они сидели молча, прижавшись друг к другу. Иногда она карандашом выводила узоры на его спине, а он угадывал, что она рисует. Вскоре он стал нашептывать ей о своих немыслимых чувствах — нес какую-то прекрасную дурь, при этом вздыхал, краснел, от напряжения раскалялись даже его очки. Она слушала, высоко подняв голову, чуть прикрыв глаза от удовольствия.

Эта любовная осада длилась месяца два; затем, выслушивая излияния вздыхателя, она стала морщиться, ее ноздри уже недовольно подергивались, а тело теряло красивую осанку; временами она морщилась и перебивала парня. А потом все чаще я заставал скромнягу очкарика на платформе, он одиноко топтался на месте и сиротливо вглядывался в толпу.

В конце концов та девица появилась с другим, довольно развязным, поклонником — он небрежно обнимал ее и допытывался: «Чего это так сегодня накрасилась?». Или: «Твои сегодня вроде в отъезде? Двинем к тебе?». Он тоже болтал о своих чувствах, но при этом лез целоваться; когда это занятие ему надоедало, он, наматывая ее волосы на палец, сыпал анекдоты, и она, задыхаясь, смеялась на весь вагон.

Часто в электричках ездят старушки, которые продают цветы на Каланчевке; свой ароматный товар они возят в ведрах, прикрытых марлей. А одна старушка разъезжает с кошкой в корзине и каждому попутчику рассказывает про свою необыкновенную любимицу.

— …Такая умница, открывает дверцы шкафа, — бормочет старушка, вытирая платком слезящиеся глаза. — Как-то съела голубя… Голубятники поклялись ее убить. А она все почувствовала и убежала… На собак прыгает всеми четырьмя лапами… Раньше спала в шкафу в коридоре, да сосед набил там гвозди… Теперь со мной спит… А смотрите, какая пушистая!.. У нее полно котов красавцев… Честное слово, отбоя от них нет. Так и воют под окнами, а она на них и не смотрит. Ей нравится один дикий кот. Весь замызганный такой… Чуть заслышит шорох в кустах, сразу бежит туда…

Как-то в вагоне я видел такую картину: один работяга огромными лапищами с набитыми мозолями вязал на спицах свитер, а напротив молодые девицы играли в преферанс.

В электричках каких только типажей не увидишь! Рыбаков и туристов, старух из деревень, ездивших в город за продуктами, разные загульные компании. Помню, в Пушкино ввалились одни: парни с гитарами — кто в вишневых брюках, кто в красной кофте, а их спутницы — вообще чудо: одна в просвечивающем платье, другая — в черном с зелеными аппликациями в форме пятерни на выпуклых местах. Такое смелое выражение вкуса увидишь только в электричках — в метро их не пустили бы.

Появляются в электричках и милиционеры, и ревизоры. Милиционеры победоносно проходят весь состав, изредка бросая команды: «Не курить!», «Не сорить!». Ревизоры заходят с двух сторон и, оштрафовав двух-трех безбилетников, с чувством выполненного долга покидают вагон.

Иногда являются липовые ревизоры, какие-нибудь железнодорожные слесари. Дальше тамбура они не ходят. С компостером в руках требуют штраф, пугают неопытных безбилетников (в основном дачников). Им достаточно мелочи, чтоб отстали, но опытные безбилетники, стреляные воробьи, вроде меня, просто посылают их куда подальше.

Одно время по вагонам ходили цыгане. Зайдет девчонка цыганка и заученно расскажет легенду о больной матери и пяти младших братьях. Кто-нибудь спрашивал возраст девчонки, и тогда, по элементарным подсчетам, у нее никак не могло быть пятеро младших братьев, но доверчивые пассажиры все равно лезли в карманы за монетами. Сердобольные женщины совали нищенке малолетке по тридцать-сорок копеек. Я прикидывал количество полученных девчонкой денег, множил на вагоны, и получалось около девяти рублей с состава. И это за полчаса! А за восемь рабочих часов?! Я представлял ее мамашу и братьев (не младших, а старших) в других поездах, и меня прямо бросало в жар от богатства этих нищих.

Однажды по вагонам прошелся крепкий парень в ковбойке, объявил себя студентом дипломником, сказал, что родители неожиданно умерли и ему без нашей помощи никак не закончить диплом — так убедительно, с такой горечью описал свое безнадежное положение, что многих прошибла слеза. Почти все вытряхнули карманы. И я отдал какую-то мелочь — у меня совершенно вылетело из головы, что крепыш молодец мог бы подработать на овощных базах. Это я вспомнил вечером, когда случайно встретил «дипломника» в Пушкино, он шел с девицей на танцы: одной рукой обнимал красотку, другой раскачивал транзистор.