Леонид Сергеев - Вперед, безумцы!

С того дня он безудержно писал картины, а Малина безудержно его ругала и била чашки — воевала ежедневно, без перемирий; казалось, «Титаник» подняли со дна океана и переоборудовали в броненосец.

— Тебе, видимо, нравится звон битой посуды, — ухмылялся Пирогов и тем самым еще больше распалял жену.

Перебив всю посуду, Малина подала на развод. Пирогов, несмотря на крепчайшие внутренние силы, испугался и вернулся в университет, а мне, со вздохом, объяснил:

— Любовь это весы — на одной чаше огонь, на другой лед. Главное в семье проявлять гибкость.

Он продолжал писать картины, но не выставляясь, не имея поддержки, через несколько лет разочаровался в себе и забросил живопись. А жаль! Я думаю — наше Отечество потеряло хорошего художника.

Костылев работал искусствоведом в музее имени Пушкина, а для себя писал старину: «живописные руины» — полуразвалившиеся особняки с железными кружевами решеток, ампирную мебель — и все дотошно выписывал — так, что казалось картины несут запах изображенных предметов.

— Раньше вещи делали искусные добрые мастера, — задумчиво произносил Костылев. — Доброта порождает доброту. Вещь заиграет, если к ней подходить с любовью.

Свои работы он хранил в сундуке и деревянном чемодане, и редко кому показывал — считал «несовершенными». Кстати, на этой почве мы с ним и подружились. Я тоже всегда сомневался в том, что делал; правда, а отличие от Костылева, я показывал некоторые свои работы, но часто за них испытывал стыд, потому что многие мои друзья делали гораздо лучше.

Костылев четко спланировал жизнь: чередовал работу в музее с домашней работой над «стариной», помогал жене вести хозяйство и вообще относился к жене подчеркнуто рыцарски; дочь воспитывал в духе гимназисток, лето с семьей проводил в палатке на Онеге, «уединившись от суеты» на острове с ароматическими травами. Но однажды они приехали на остров, а там все травы вытоптаны и полно мертвых бабочек.

— Плохая примета, — вздохнула жена Костылева, тихая, впечатлительная женщина с ярко-желтыми глазами; она всегда светилась и, казалось, вся сплошь состоит из света.

И в самом деле у Костылева начались разлады с сотрудниками музея; тема «старины» завела в тупик (все же он жил в современном мире и когда пытался уйти из него, все получалось искусственно и нелепо); дочери надоела «гимназия» и она ударилась в «тусовки» и только жена не изменилась.

— На работе следуй заповеди: «Беги от тоски и с глупцами не спорь!» — мягко посоветовала она мужу. — А «старину» временно оставь. По-моему, ты просто исчерпал эту тему. Порисуй что-нибудь другое.

Костылев последовал совету жены — запер сундук и чемодан, но за новые темы, как ни настраивался, так и не принялся. Зато в музее, следуя совету жены, все уладил и защитил диссертацию. Спустя десять лет он стал вполне современным (купил машину и отпуск проводил в Доме отдыха), сундук и чемодан открывал раз в год, просматривал рисунки и усмехался:

— Мои привязанности к старине выглядели какими-то ложными, изношенными.

А между тем в его «старине» была глубина, подлинность, высокая внутренняя культура, старомодная трогательность и прочее, так мне кажется.

Семь лет я работал в «Картинках» — тонул в празднике, но с годами мой юмор стал терять свой накал. Все чаще я ловил себя на том, что в трамваях и автобусах вслушиваюсь в разговоры людей, запоминаю удачные реплики, мучительно пытаюсь выжать из них смешные темы. Это были последние потуги. Вскоре я окончательно утонул в «юмористическом море», то есть мой юмор полностью иссяк. Но удивительное дело — «на дне моря» меня ждал новый праздник, еще более светлый — царство журнала «Мурзилка». Возглавлял это царство Нептун без бороды и трезубца — Анатолий Митяев.

Ни для кого не секрет — то было золотое время, расцвет «Мурзилки». Митяев сам не рисовал, но имел художническую натуру. В высшей степени художническую. Он прекрасно разбирался в живописи и обладал чутьем на потенциальные, неразбуженные таланты, не случайно в «Мурзилке» начинали многие впоследствии известные мастера.

Ко всему, Митяев был обаятельным человеком, от него веяло теплом. Он прошел войну, но сохранил детское восприятие — восторгался простыми вещами и делал постоянные открытия в окружающем мире. Но что особенно важно — открывал в людях то, чего они в себе и не подозревали.

Подмечено, что хорошего человека и окружают хорошие люди. Это наглядно демонстрировали чаепития в редакции, когда вокруг бурно кипящего самовара, еще более бурно кипели дружеские излияния художников.