Сергей Тепляков - Двуллер-3. Ацетоновые детки

– Ого! – сказал Копченый. – Явку с повинной от нас хочешь?

Священник с усмешкой глянул на него.

– Зачем Господу явка с повинной? Он про тебя знает больше, чем ты сам.

– А тогда скажи, почему жизнь такая плохая? Почему у одних все есть, а у других – ничего? – с вызовом бросил ему Копченый.

– А что ты сделал, чтобы у тебя было хоть что-то? – спросил его священник. – Сколько ты сделал добра другим, чтобы ждать его для себя?

Копченый, видел Тимур, растерялся.

– Люди отвечают добром на добро… – сказал священник. – да и то не всегда. А ты делаешь людям зло и удивляешься – чего же мне так плохо?

– Да чего это плохо? – хмыкнул Копченый. – Нам очень даже хорошо.

– Это телу твоему хорошо, а душе плохо… – спокойно сказал священник. – Да и телу – разве хорошо в тюрьме?

– Да брось ты, – сказал Копченый. – Нормально моей душе.

– Нет… – твердо сказал священник. – Ты вон минуты на месте спокойно простоять не можешь, тебя всего корежит. Это бесы в тебе.

Тимур вытаращил глаза и смотрел то на священника, то на Копченого. Слон заржал. Только Кашель слушал внимательно.

– Так Бог ведь все равно всех прощает… – сказал Слон. – И нас простит.

– Иисус любит нас, но если мы желаем благословения от его любви, то любовь должна быть взаимной… – ответил священник. – А кто Бога не возлюбит, тот будет оставаться под проклятием.

– Это мы что ли под проклятием? – спросил Копченый.

– А ты как думаешь? – спросил священник. – Вот у тебя нет ни семьи, ни любимой, руки в крови, на душе – смертный грех, а впереди – годы тюрьмы. Как ты думаешь?

Лицо Копченого задергалось.

– Встретился бы ты мне со своими рассказами на воле… – зашипел он. – Здесь-то ты смелый речи толкать, при охране. А посмотрел бы я на тебя там!

Инспектор быстро подошел к ним, но священник рукой сделал жест – все в порядке.

– Креститься тебе надо… – сказал он, внимательно глядя на Копченого. – Кто из вас крещеный?

Оказалось, никто.

– Ну тогда всех надо крестить… – сказал священник. – У человека есть духовные глаза, взор которых обращен внутрь. У вас эти глаза закрыты, поэтому вы считаете грешниками кого угодно, только не себя. Зато плотские глаза у вас открыты широко, вы смотрите на внешний мир с завистью и осуждаете других людей.

Он помолчал, переводя взгляд с одного на другого.

– Так? – вдруг в упор спросил он Тимура.

Тимур растерялся и кивнул.

– За что ты здесь? – спросил священник. Тимур вдруг почувствовал, что не может пошевелить языком – здесь, при иконах, он не мог сказать про убийство. Священник не сводил с него глаз.

– 105-я, часть вторая… – сказал инспектор. – Убил отца, мать, и двоих детей. Да вы поди видели по телевизору – это семья того журналиста, сейчас везде про них пишут и показывают.

Тимур готов был провалиться сквозь землю. Он не удержался, зыркнул на инспектора – кто тебя тянул за язык?! Инспектор ухмыльнулся.

Священник тяжело смотрел на Тимура.

– Господь ненавидит сердце, кующее злые замыслы, и руки, проливающие невинную кровь… – медленно сказал он.

– Да какая же это невинная кровь! – закричал Копченый. – Я живу в дерьме, и весь мир передо мной виноват!

– Господь сказал – не убий! – торжественно проговорил священник. – А то, что ты сам себе потом придумал – это от малодушия. Это желание избежать мук совести. Был у тебя другой путь?

– Какой? – дернулся Копченый.

– Выучиться, работать, делать добро… – ответил священник.

– Иди ты со своим добром в жопу! – закричал Копченый.

– Эй, укороти язык! – крикнул инспектор.

Копченый замолк, только смотрел на священника с ненавистью, будто прожигая его. Но и священник смотрел на него, будто дырку сверлил – видать, давно привык к такому. Копченый не выдержал и опустил глаза.

– Святой отец, благословите… – вдруг сказал тихий голос. Все недоуменно оглянулись – оказалось, это Кашель. Он вдруг опустился на колени и нагнул голову. Копченый, Тимур, Слон и даже инспектор смотрели на это во все глаза.

Священник подошел, наклонился к Кашлю и что-то тихо начал ему говорить. Кашель так же тихо отвечал. Потом священник перекрестил Кашля и сказал ему:

– Благословляю тебя, сын мой. Ступай с Богом.

– Ты сдурел, Кашель? – спросил у приятеля Копченый, когда они шли в камеру.

Кашель посмотрел на него сквозь полуопущенные от усталости глаза. Меньше года назад никто не звал его Кашель – он был Валерий Носов, круглоголовый, светловолосый, и жил в своей деревне, не так, чтобы очень хорошо, но жил. Но как-то раз до беспамятства напился с приятелями, а когда проснулся, вокруг была уже милиция. Оказалось, один из приятелей получил ножом в грудь. В крови из всех собутыльников был только носов (да у него к тому же была поранена рука) – его и взяли. Улик против Носова, кроме крови на его одежде, не было, но приятель умер и, все понимали, за это кого-то надо было посадить. Носов надеялся все же, что суд разберется, но в СИЗО он сначала заболел желтухой, потом, едва поправился, у него нашли туберкулез. Суд на время болезни все откладывался. Вдобавок начала гнить раненая рука. Ее хотели было уже отрезать, но потом тюремные врачи сделали операцию и сказали, что Валера останется с рукой. Но не успел он порадоваться, как понял – с рукой что-то не то, рука сохла. Оказалось, врачи задели сухожилие. И вот теперь, меньше чем за год жизни, он был насквозь больной. Уже который день ему казалось, будто кто-то заглядывает в окно камеры – а окно-то было на пятом этаже. Кашель думал, что это Смерть посматривает – жив ли он там еще…