Андрей Волос - Предатель

— Тяжело с ним дело иметь! — торопливо говорил Богданов. — Очень тяжело! Совершенно неуравновешенный тип! Злой, очень сильный. Без башки. С наганом не расстается! Вспыльчивый, как… — Богданов замялся, да так и не нашел сравнения и закончил: — В общем, явный псих!

Главбух Вагнер вздохнул укоризненно:

— Любите вы, Володя, словами бросаться…

Богданов смущенно покрутил головой. Позже Шегаев узнал, что до того, как стать лагерным бухгалтером, Вагнер был врачом-психиатром.

— Ну, не знаю, псих он или не псих, — сказал Богданов. — А только вы с ним тут поосторожней.

— Понятно… Он черный? В смысле, волосы черные? С чубом?

— Седой, — ответил Богданов. — А чуб вот такой у него, ага, — покрутил пальцем надо лбом. — А что?

Шегаев пожал плечами.

— Нет, ничего.

Когда они погрузились в свои бумаги, Шегаев притулился у печки. Богданов молод и зелен — еще и года не кантуется. Страха своего не расхлебал… Но в одном он прав. Здесь, в таежной обители, на отшибе, в стороне от большого лагерного начальства, хозяин, то бишь начальник лагеря (или как там его? — сельхоза), — царь и бог. С ним не поспоришь. Отсюда жалобы не доходят. Чуть что не так — и вот он, акт, а в акте черным по белому: умер. Поболел — и умер. Лепила хотел помочь — да не вышло, недуг сильнее оказался. Жаль, конечно, но современная медицина не со всякой болезнью может справиться… Или того пуще: убит. Сдурел, дескать, на конвой кинулся, к лесу побежал… Разве мало случаев, когда люди от отчаяния сами под пулю бросаются? Что ж оставалось делать? Вот она, бумага-то, все в ней про этого дурного зэка прописано: при попытке к бегству…

Он дожидался, когда его вызовет начальник, и ему почему-то очень не хотелось, чтобы при встрече Карпий его вспомнил. «Погоди, погоди, — скажет, щурясь. — Это не тебя ли я года три назад на следствии обрабатывал? Не ты ли там у меня запирался все, фордыбачил, не подписывал?..»

— Вот глупость какая! — подумал Шегаев, рассердившись на самого себя. — Сколько через грабки Карпия прошло таких, как я! Чушь полная! Ни черта не вспомнит.

Так и вышло — Карпий не вспомнил.

Не узнал.

Надо сказать, он и сам очень изменился.

Прежде это был молодой великан, пышущий здоровьем и силой, с какого рисовать пахарей для сборничков русских былин. «Сошел Святогор с добра коня, захватил сумочку рукою, — не мог и пошевелить, только сам по колена в землю ушел. — Что это у тебя в сумочку накладено? — В сумочке у меня тяга земная. — Да кто ж ты есть и как тебя зовут? — Я есть Микулушка Селянинович!»

Теперь же…

Впрочем, фигура осталась почти прежней — только, пожалуй, стала сутуловатой, а вместо тогдашней костной мощи в ней проглядывала костлявость. Кроме того, Карпий и впрямь совершенно поседел — взамен смоляного чуба на лоб падал теперь белый. А лицо стало каким-то изжеванным, мятым, будто по нему сначала безжалостно били колотушками, а потом безуспешно пытались отформовать по-прежнему.

Но больше всего изменились глаза. По ним прошлись мочальной кистью с белилами: водянистые, напряженные, навыкате, с расширенными отчего-то зрачками, они смотрели стеклянным, отталкивающим взглядом.

— Добрый день, — сказал Шегаев, останавливаясь посреди кабинета. — Гражданин начальник, я топограф, прибыл по приказу Управления лагеря. Ознакомьтесь, пожалуйста.

— Топограф? — переспросил Карпий. Не сводя с Шегаева своего мертвого взгляда, он уперся кулаками в стол, медленно поднялся, сделал несколько шагов, обходя вокруг и все так же не спуская с него немигающих глаз. — Да неужели? Вот здорово — топограф! Топограф нам в о т как нужен! — оживленно сказал он, одной рукой чиркнув себя большим пальцем по горлу, а другой беря протянутые бумаги. И при этом впервые моргнул, но глаза так и остались мертвыми. — Наконец-то! Задыхаемся мы тут. Бездорожье, дичь! Дорога нам во́т как нужна! — и опять по горлу пальцем. — Расконвоированный, значит, — бормотал он, просматривая документы. — Так-так… Пятьдесят восьмая десять… ну хорошо, забирай!

Шегаев взял свои удостоверения, а Карпий снова стал расхаживать по небольшому пространству кабинета, всякий раз едва не задевая. При этом то и дело останавливался и замирал, упираясь взглядом.

— Ни со станции привезти, ни на станцию отправить! А продукцию осенью как сдавать? Понимаешь? Ты мне дорогу дай, топограф! Нам без дороги никак! Край! Позарез, позарез надо! Погибнет хозяйство без дороги! Себя не прокормим, не то что людям овощ!..