Максуд Ибрагимбеков - За все хорошее - смерть

Мы очень устали, на часах Камы, когда мы кончили поиски, было два часа. Значит, мы с девяти, пять часов подряд, беспрерывно искали выход из этой проклятой пещеры.

Сабир сказал, что надо устроить перерыв, обсудить, что делать дальше, и отдохнуть. И в это время Камка как закричит! Ужасно радостно она закричала. Мы к ней бросились, она стояла совсем недалеко, спрашиваем, что случилось, а сами знаем, что случилось что-то хорошее, очень уж она радостно закричала, а она нам на стену показывает — там в небольшом углублении была вделана небольшая черная коробка, а на ней две плоские кнопки — красная и синяя. И над верхней, красной, что-то по-немецки написано. Сабир даже раздумывать не стал, сразу же нажал на верхнюю кнопку, но ничего не произошло, тогда на синюю, то же самое. Мы нажимали на эти кнопки до тех пор, пока пальцы у нас не онемели, но ничего из этого не получилось. Я сказал, что, наверное, раньше эти кнопки действовали, потому что было электричество, а сейчас его нет, вот они и не действуют. Сабир разозлился и сказал, чтобы я немедленно заткнулся, все и без меня понятно.

Мы сидели на наших постелях из бумажных денег и думали, что делать дальше. Сабир сказал, что положение очень серьезное, мы должны постараться найти отсюда выход, потому что рассчитывать нам не на кого. Никто к нам сюда на помощь не придет. Еще он сказал, что мы должны выбрать одного из нас главным, вроде командира, и во всем ему подчиняться, потому что ничего хорошего не получится, если каждый будет делать то, что ему взбредет в голову. Тут меня Алик удивил, он сразу же сказал, что главным должен быть Сабир. Сабиру это очень понравилось, по его лицу было видно, но все-таки спросил, есть ли еще какие предложения. Мы сказали, что никаких других предложений нет, но все равно Caбиp попросил всех проголосовать. Иначе, мол, он не согласен. Спросил, кто «за» — все, кроме него, подняли руки, кто «против» — тут никто не поднял руки, а потом он спросил, кто воздержался, — и поднял руку сам. После голосования он сказал, что теперь мы все должны ему подчиняться, если хотим, чтобы все было хорошо. Как будто и без голосования не было ясно, что самый главный здесь Сабир.

Он сказал, что мы должны тщательно подсчитать, что у нас осталось из еды. Мы сразу же стали подсчитывать — вытащили все из рюкзаков, сложили в общую кучу три бутерброда с колбасой, полплитки шоколада, один плавленый сырок — вот и вся еда. До этого есть не хотелось, утром мы съели по бутерброду и больше о еде не вспоминали, а тут, как увидели, как мало всего у нас осталось, ужасно есть захотелось. Сабир сказал, что мы теперь должны эту еду очень беречь и экономно тратить. Он разделил один бутерброд на четыре малюсенькие части и раздал нам — сказал, что это наша порция до завтра, кто когда захочет, может съесть, — он еще говорил, а мы уже проглотили, — а остальные продукты будут храниться у него, и он сам их будет нам выдавать в определенные часы. Он и спички подсчитал — их оказалось восемь штук в коробке, и сигареты — пять штук, и положил в карман, сказав, что их тоже будет выдавать по одной. Но это он, конечно, больше для порядка сказал, никто из нас, кроме него, не курит. Потом он приказал мне принести из аварийного шкафа консервы, которые мы там нашли. Я принес. Банки все были целые, но крышки у них выпячивались в обе стороны, как будто их изнутри накачали воздухом.

Я принес их и сказал, что есть эти консервы нельзя: раз они так раздулись, значит, окончательно испортились. А от рыбы бывает самое тяжелое отравление, от которого запросто можно умереть. У нас во дворе умер Витя Щеглов, мастер спорта, член сборной Азербайджана по волейболу — он съел осетрину и на следующий день в страшных мучениях умер, потому что врача вызвали поздно. Его отвезли в больницу и целый день промывали ему желудок, уколы всякие делали, но ничего не помогло — он умер. А если мы здесь отравимся, то нам вообще никто никакой помощи оказать не сумеет. Все меня внимательно слушали, даже Сабир, и, когда я кончил, он сказал, что никто эти консервы немедленно есть не собирается, а в будущем посмотрим. И тут я сделал ошибку. Не надо было мне об этом говорить — о том, что я прочитал об отравлениях в энциклопедии. А там написано, что раздутые консервы ни в коем случае есть нельзя, это первый признак того, что в них самый страшный яд и что это называется «ботулизм». Я слово это точно запомнил. Как только я сказал про ботулизм, увидел, что Сабир страшно рассвирепел: он терпеть не может, когда при нем говорят незнакомые слова.