Вильям Козлов - Когда боги глухи

— Иришенька, ты не хочешь баиньки? — ласково спрашивал Илья.

«Баиньки! — вздохнула она. — Вадим бы никогда так не сказал… Здоровенный мужчина, а вот любит посюсюкать!»

Она высвободилась из его объятий, достала из шкафа постельное белье, застелила широкую тахту, занимавшую дальний угол. Над этим ложем висит копия Рубенса: козлоногий сатир с умильной рожей обнимает пышнотелую грудастую нимфу, а над пышными кустами парят два крылатых амурчика с круглыми лукавыми мордашками.

— Закрой дверь на кухню и выключи свет, — машинально сказала она, раздеваясь.

— Капельку наливки? — предложил он, пододвигая стол к тахте.

— Я не буду, — отказалась Ирина. Она уже лежала, натянув до шеи одеяло. Светло-серые глаза ее смотрели в потолок.

— Грамуленька не повредит, — настаивал Илья. — Я одну капельку? Наливку я нашел под столом на кухне.

«Неужели он не понимает, что „капелька“ — это противно!» — с раздражением подумала Ирина. И еще она подумала, что в больших дозах, как говорится, трудно вытерпеть Илью. Он ведь замучает своими «капельками», «баиньками», «Ирусями», «грамуленьками».

Он выпил, закусил печеньем, попытался ей всучить рюмку с вишневой наливкой — его настырности можно было позавидовать, — Ирина осторожно отводила его руку, боясь расплескать, но он все-таки заставил выпить. Полез целоваться, но она заметила:

— Вытри губы.

Он послушно вытер губы бумажной салфеткой, небрежно спросил:

— Когда твой классик вернется с благословенных югов?

Вадима он звал «классиком», вкладывая в это слово изрядную долю добродушной иронии. Надо сказать, Илья был незлым человеком и умел ладить с другими людьми, чего о Вадиме нельзя было сказать. У Федичева все друзья, а у мужа их — раз-два, и обчелся.

— Через неделю, — ответила она.

— Ируленька… ну иди ко мне, — заулыбался Илья.

— Выключи свет, — сказала она.

Когда ночью в дверь раздался громкий стук, Ирина сразу все поняла.

— Вадим, — обреченно произнесла она, не двигаясь с места.

Илья подскочил на тахте, будто подброшенный стальной пружиной. Включил свет, схватил со стула брюки, стал лихорадочно натягивать на себя, в его черной бороде раздражающе трепетало перышко из подушки.

— Ради бога, не открывай! — прошипел он, путаясь с рубашкой.

Ирина встала, набросила на себя отцовский рабочий халат с пятнами краски на полах и пошла открывать: она знала, что муж рано или поздно вышибет дверь.

— Здесь нет запасного выхода? — задыхаясь, спросил Илья. Он надел рубашку и стоял посреди мастерской с туфлями в руках. Лицо бледное, глаза испуганно расширились. Нижняя губа подергивалась, каблуки туфель глухо постукивали друг о дружку.

— Попробуй в окно, — нашла в себе силы пошутить Ирина.

Но он не понял юмора, бросился к огромному, в полстены, окну.

— Дурачок, это же пятый этаж, — сказала Ирина. Она отбросила железный крюк, щелкнула щеколдой.

Вадим в мокром плаще с поднятым воротником молча смотрел на нее. Казалось, глаза его стали совсем прозрачными. Пожалуй, это единственное, что выдавало его чувства.

— Я некстати, да? — спокойно спросил он.

— Совсем некстати, — ответила она, не удержалась и обернулась: как бы Федичев от страха и впрямь не сиганул в окно. Муж легонько отстранил ее, вошел в комнату, оставляя на линолеуме влажные следы. Илья стоял на широком подоконнике и держал в руке тяжелый бронзовый подсвечник. Рубашка не заправлена в брюки, дурацкое белое перышко торчало в черной бороде. У него был такой жалкий, нелепый вид, что Ирина чуть было не рассмеялась. Ей не было страшно: как только она увидела измученное, с неестественно светлыми глазами лицо Вадима, сразу поняла, что скандала не будет. Не боялась она и конца их отношений, — если уж честно говорить, то давно была к этому готова. Рано или поздно все это должно было случиться. Все тайное рано или поздно становится явным. Удивительно другое: обычно муж, возвращаясь из поездок, либо звонил, либо давал телеграмму, будто специально предупреждая ее, чтобы не застать врасплох. И вдруг такое… С солнечного юга просто так не уезжают раньше срока в осенний промозглый Ленинград.

— Если вы дотронетесь до меня, я вас ударю этой штукой, — хрипло заявил с подоконника Илья.

— А ее… — Вадим покосился на жену, — значит, можно?

Федичев хлопал глазами и молчал, подсвечник подрагивал в его опущенной руке. Босые ноги — он так и не успел надеть туфли — казались огромными, пяткой он наступал на раздавленный кактус, но, по видимому, не чувствовал колючек.