Вильям Козлов - Солнце на стене

— Ей завидно, — говорю я.

— Андрей, мы попадем в милицию.

— Вот и прекрасно, — говорю я. — Получим по десять суток, покажем судье наше брачное свидетельство и отсидим в одной камере. Мечта!

— Я согласна, — смеется она.

Заслонившись от прохожих ее студенческой сумкой, мы снова целуемся.

Нам повезло: в «Спутнике» шел «Брак по-итальянски». Ни я, ни Оля этот фильм еще не видели. Тихо просидели весь сеанс и даже ни разу не поцеловались.

Бывает, много говорят о каком-нибудь фильме. Настроишься заранее на шедевр, а потом уходишь из кинотеатра обманутый. На этот раз этого не случилось.

Мы молча пошли к Олиному дому, говорить не хотелось. Под ногами с тихим треском крошился лед, в лицо дул свежий ветер. Он принес с собой далекие и уже позабытые запахи весны.

Мы остановились под деревом. Уже одиннадцать часов, а расставаться не хотелось. Не хотелось — не то слово. Расставаться просто было немыслимо. Кто мы в конце концов: муж и жена или бедные влюбленные?

Все верно, муж и жена, и еще влюбленные. Без памяти друг в друга. Я расстегнул пальто и крепко прижал Олю к себе. Никуда я ее не отпущу. Вот так и простоим всю ночь до утра…

Хлопнула дверь парадного, и на улицу выкатился черный комок. Это наш Лимпопо! Лохматый песик с веселым лаем бросился к нам. Я схватил Олю за руку и по тропинке припустил к автобусной остановке.

— Андрей, — сказала запыхавшаяся Оля. — Пойдем к нам… Это уже становится неприлично.

— Не могу я к вам пойти. Я вчера был, и позавчера. И запозавчера тоже.

— Я так больше не могу…

— Я тоже, — сказал я.

— У нас есть комната, моя комната, понимаешь?

Я пытаюсь ей объяснить, что никогда не смогу жить у ее родителей, — уж такой я человек, и ничего тут не поделаешь. Одно дело приходить в гости, другое — жить с ними. Меня это угнетает. Я все задеваю плечами и опрокидываю, у меня отнимается язык, я глупею и вообще чувствую себя несчастным. Я лучше попрошусь в строительную бригаду и буду сам строить этот новый дом, где мне пообещали квартиру. Может быть, его сдадут раньше срока. И пусть Оля не думает, что я плохо отношусь к ее родителям…

Она слушает меня, плачет и улыбается. Лимпопо крутится возле наших ног, встает на задние лапы и заглядывает в лицо. Он тоже меня приглашает… на новую квартиру.

— Когда ты садишься в этот проклятый автобус, который тебя куда-то увозит, я ему показываю кулак, — говорит Оля.

И тут из-за поворота — легок на помине — показывается автобус. Вспыхивают яркие фары и снова гаснут.

— Вот, пожалуйста! — плачущим голосом говорит Оля.

Она совсем по-детски шмыгает носом, и блестящая слеза медленно ползет по щеке и подбородку. У меня на какой-то миг возникает ощущение, будто мы расстаемся навсегда. Вот сейчас я сяду в автобус, за мной закроется дверца — и прощай моя жена!

С металлическим скрежетом распахиваются дверцы.

— Действительно, почему мы должны расставаться? — говорю я.

— Не знаю, — говорит она.

Я беру ее за талию и, как маленькую девочку, сажаю в автобус, затем хватаю Лимпопо и сам забираюсь.

В автобусе плавает горячий воздух — обогреватели работают на всю мощность. Оля удивленно смотрит на меня. Лимпопо — я его запихал под пальто — высунул свою смешную морду и тоже таращит маленькие черные глаза.

— Почему ты не спросишь, куда мы едем? — говорю я.

— Мне все равно, — отвечает она.

Пышный синий с голубым шарф закрывает ее голову и подбородок, у самых губ — каштановый завиток волос. Мне хочется его отодвинуть к уху, но я не решаюсь. Так тоже красиво. Я осторожно беру в ладони ее теплую руку и смотрю в глаза. Мне все еще не верится, что она моя жена. И что мы сидим в автобусе, который не спеша катит по освещенным улицам. Мне не верится, что сейчас мы придем в общежитие, и я сниму с нее пальто и этот пышный шарф и скажу Феде Золотухину, чтобы он убирался ко всем чертям…

Нет, так не скажу, а вежливо попрошу Федю пойти к ребятам переночевать. А если он спит, я на руках отнесу его в соседнюю комнату. Там наверняка найдется свободная койка — ведь многие работают в ночную смену…

— Гражданин, возьмите билеты…

Суровая кондукторша выжидающе смотрит на меня. Я беру два билета, но тут пригревшийся на моей груди Лимпопо высовывает лохматую голову и тявкает на кондукторшу. Лимпопо — вежливый, музыкальный пес, и ему не понравился простуженный голос хозяйки автобуса.

— Собака? — спрашивает кондукторша. — Собак в автобусе не разрешается провозить.