Вильям Козлов - Андреевский кавалер

— Сегодня, кажется, вечеринка в клубе? — Иван посмотрел на Варю. Когда он улыбался, то мальчишка и мальчишка.

— Вы хотите выступить у нас с Юсупом на сцене? — спросила она.

— Представление с Юсупом мы как-нибудь покажем вам отдельно, — нашелся он. — Значит, не приглашаете на вечер?

Тоня с удивлением смотрела на сестру, она не понимала, чего та задирается с таким веселым, симпатичным командиром, который разговаривает вежливо, поднес тяжелые корзины. И лицо у Варвары неприступное, холодное, неужели он ей не нравится?

— Захотите — сами придете, — ответила Варя. — У нас вход бесплатный.

— За что меня, Тоня, так не любит твоя сестра? — пожаловался он — И Юсупа не любит.

— Я люблю! — воскликнула Тоня — Мне до смерти хочется его погладить. Можно?

— Погладь, — сказал Иван.

Тоня подбежала к овчарке, стоявшей возле хозяина, протянула руку, однако та отпрянула и показала клыки.

— Юсуп, свои, — негромко сказал хозяин.

Овчарка сама подошла к девочке, посмотрела ей в глаза и лизнула руку. Тоня опустилась на колени, прижалась лицом к мокрой собачьей шерсти, стала гладить, нашептывать ласковые слова: «Моя хорошая собачка! Юсуп, умный, сильный, большой». Собака молча принимала ласки, изредка взглядывая на хозяина.

— Тоня, пошли, — сказала Варя, поддев коромыслом корзины.

— До вечера, Варя, — улыбнулся Иван.

— Прощайте, — не оглядываясь, ответила девушка. Она и так знала, что молоденький командир смотрит ей вслед, и невольно распрямила стан.

— Юсуп, голос! — тихо сказал Иван. Овчарка громко, с жалобными нотками залаяла.

— До свидания, Юсуп! — обернулась и звонко крикнула Тоня.

Иван еще некоторое время смотрел вслед сестрам, потом поправил на голове фуражку, улыбнулся и зашагал по трубе в обратную сторону. От высоких сосен косой изгородью упали на песок тени. Казалось, он идет по шпалам. Юсуп обогнал его и побежал впереди, немного приподняв черный, с серой опушкой хвост.

Иван Васильевич Кузнецов велел Юсупу подождать у крыльца, а сам прошел в комнату председателя поселкового Совета Леонтия Сидоровича Никифорова. Поселковый Совет занимал небольшой дом с верхней пристройкой. Несколько чудом сохранившихся корявых сосен примыкали с одного бока, поэтому замшелая с северной стороны крыша всегда усеяна желтыми иголками. Кроме кабинета председателя была еще небольшая комната, где находились секретарь и бухгалтер, который одновременно исполнял и должность кассира.

Никифоров — невысокий, худощавый человек лет сорока — поднялся навстречу сотруднику ГПУ, пожал руку. На столе у него сразу бросалась в глаза гипсовая пепельница в виде зеленого дракона с закрученным, как у улитки, хвостом и красной разинутой пастью, в которую и пихали окурки. На стене висел большой деревянный телефон с двумя блестящими звонками и черной ручкой. По тому, как председатель неприязненно поглядывал на изредка звякающий телефон — параллельно тот был соединен с почтой, — видно было, что Никифоров не очень-то уважает эту беспокойную штуковину, барыней расположившуюся на голой стене.

Если с девушками на речке Иван Васильевич был разговорчив и весел, шутил, обменивался незначащими фразами, то здесь он сразу заговорил о деле: его интересовали прибывшие из других мест новоселы, главным образом те, кто подал заявление с просьбой принять на работу в воинскую часть. Никифоров постучал в стену, скоро пришел бухгалтер Иван Иванович Добрынин.

— Где Абросимов? — спросил председатель.

— У них в клубе репетиция…

— Вечером надо репетировать, — проворчал председатель и велел принести документы из ящика.

Пока Иван Васильевич листал папки и толстую книгу учета и прописки населения, Никифоров, нацепив на нос очки в металлической оправе, развернул свежую «Правду». Пегие, с заметной сединой волосы у него были зачесаны набок, продолговатое лицо с глубокими морщинами у крыльев носа стало серьезным и сосредоточенным, иногда он шевелил обветренными губами, повторяя про себя прочитанное. Слышно было, как за стенкой щелкали счеты бухгалтера. В окне билась, противно жужжала большая синяя муха.

— Скажи, Иван Васильевич, ты грамотный человек, — оторвался от газеты председатель. — Что у нас сейчас — капитализм или социализм?

— А ты сомневаешься? — бросил тот на него острый взгляд.

— Вот пишут… — Никифоров потыкал прокуренным пальцем в газету. — «Наш строй в данный момент можно назвать переходным от капитализма к социализму. Переходным его следует признать потому, что в стране еще преобладает по объему продукции частновладельческое крестьянское производство. В то же время непрерывно растет удельный вес продукции социалистической промышленности». — Он поднял глаза на уполномоченного: — До каких же пор мы будем жить в переходном периоде? А ежели эта… частнособственническая форма перетянет? Что ж тогда — да здравствует капитализм? Меня по шапке, а Якова Супроновича — председателем?