Вильям Козлов - Андреевский кавалер

Кузнецов и Семенюк, ползком подкравшись к окну, швырнули в комендатуру две гранаты. От взрыва вышибло раму. Выстрелы прекратились, из помещения повалил черный дым, слышались крики и вопли.

— Заткнулись гады! — крикнул Семенюк. — Гитлер капут!

Из окна вдруг раздалась автоматная очередь, и один из партизан, молодой парень с пушистыми усами, ткнулся лицом в пыль. Кузнецов швырнул в окно лимонку. Скоро на крыльце показались два немца с поднятыми руками, Иван Васильевич подталкивал дулом автомата толстого фельдфебеля с Железным крестом на мундире.

— А Бергера и Супроновича нигде не видно, — сказал Кузнецов Дмитрию Андреевичу. — На этой же виселице сейчас и повесили бы рядышком!

— Комендант и Леха тю-тю, — раздался голос Тимаша, он незаметно подошел со стороны станции к партизанам.

— Неужели удрали? — вырвалось у Дмитрия Андреевича. — Куда ты смотрел, Вася?!

— Мы все обшарили, товарищ командир, их нет в Андреевке.

— Как началась энта заварушка, оны на легковушке почесали на большак, — продолжал Тимаш. — И переводчик Михеев с ними.

— Не брешешь, дед? — взглянул на него Семенюк.

— Стар я без толку брехать, — ничуть не обидевшись, сказал Тимаш. — Как самолетики налетели, ну я и схоронился в башне, думаю, столько лет стоит, родимая, и ничего ей не деется, выстоит и энту кутерьму… Сам видел, как комендант, Ленька Супронович и Михеев в легковушку заскочили, чисто зайцы какие… И запылили что духу в Климово.

— Это ты, дед, виселицу сколачивал, — ввернул подошедший Семен Супронович.

— Попробуй откажись! — сказал Тимаш. — С басурманами рази поспоришь?

— А-андрей, родны-ый! — резанул в уши истошный вопль: Ефимья Андреевна сидела в ногах мужа и раскачивалась из стороны в сторону, — Как же я без тебя-я, Андрей Иваны-ыч?!.

Сухие глаза не отрываясь смотрели в мертвое лицо, маленькая рука гладила растрепанные волосы.

— Командир, надо уходить, — тронул за плечо Абросимова начальник штаба старший лейтенант Григорий Егоров.

Самолеты улетели, все глуше и реже громыхало на базе, лишь багровое свечение разрасталось и разрасталось над бором. В этом жарком отблеске, казалось, расплавился тощий месяц, сгорели редкие облака.

— Мать здесь нельзя оставлять, — разжал губы Дмитрий Андреевич. — Ведь всех разыскали, сволочи!

— Не подоспей вы, и Варвару с детишками, и твою мать, Ефимью, усех бы порешили завтрева, — сказал Тимаш. — Мне велели за клубом яму копать.

— Ты, я гляжу, тут за могильщика… — неприязненно покосился на него Абросимов.

— Возьмем их с собой. С первой же оказией переправим женщин и детей к нашим в тыл, — сказал Иван Васильевич.

— Всем надо уходить из этих мест, — сказал Дмитрий Андреевич. — Теперь каратели вконец озвереют.

— Дмитрий, что я тебе скажу, — понизив голос и осмотревшись кругом, проговорил Тимаш. — Я вот энтим сапожным ножичком хотел перерезать веревку на руках Андрея Ивановича, когда он с помоста шастнул в народ, царствие ему небесное, жил громко и помер звонко… Говаривал покойничек-то: «Бояться смерти — на свете не жить!» Ничего не боялся Андрей Иванович — ни бога, ни дьявола, упокой, господи, его душу! Так вот я и говорю: веревки хотел перерезать и топорик для него в сосне оставил… Дык вот не вышло. Кинулись фрицы на него, как муравьи на жука…

— Врешь ты все, дед! — посмотрел на него командир. — И охота тебе изгороду городить!

— Истинный крест! — закрестился Тимаш. — Чтоб мне в аду гореть на медленном огне! Я ведь знал, что батюшка твой по своему почину голову в петлю не сунет. Я сначала и перекладину к столбам приладил жиденькую, чтобы, значит, она переломилась, да Ленька, собака, заставил приколотить здоровенную.

— Я не тронусь, пока отца не похороните, — подошла к ним Ефимья Андреевна. Черные волосы выбились из-под платка, глаза провалились.

— Мама, они скоро вернутся, — сказал Дмитрий Андреевич. — Пойдешь с Варварой и ребятами в лес, к нам в лагерь.

— А он тута будет на земле валяться? — сердито взглянула на сына мать. — Я сама его похороню…

— Ты не сумлевайся, Ефимья, — торопливо заговорил Тимаш, — схороню по христианскому обычаю геройского человека и мово закадычного друга Андрея Иваныча на полигоне под горбатой сосной и сверху то место пушечным колесом привалю — ни одна живая душа не сообразит, что тута лежит «андреевский кавалер». А придут наши — похороним с почестями, как полагается.

Пустыми окнами смотрел на дорогу дом Абросимовых, на огороде посверкивали выбитые стекла. Тимаш запихал в карман старого пиджака оброненный кем-то парабеллум и зашагал к своему дому, стараясь держаться тени от забора. Когда он поравнялся с домом Супроновича, услышал кашель, потом знакомый голос спросил: