Анатолий Аврутин - Журнал «День и ночь» 2011–03 (83)

Говоришь объедающий голод
говоришь что всё просчитал
и енота ожоговой трогая
из плоящейся раны достал

и на древо с его каруселью
календарик дарёный глядит
над сушёною ссученой елью
той что буквой засохшей кроит

[…]

Замри… Смотри: твоя рука застыла на гитарной глади.
Не убирай её пока… Хочу попробовать в тетради
Её нарисовать… Вот так. Нет, не смотри!.. смотри на руку,
Под кожей движется по кругу, пульсируя гитаре в такт,
Живая жгучая волна… Смотри: рука твоя бледна,
И по рисунку вздутых жил я разгадаю, как ты жил,
Как бил ладонью по стеклу, пытаясь достучаться внутрь,
И как на пепелищах утр руками разгребал золу.
Как сжать в кулак ладонь пришлось… Но в тонких пальцах
нежным током
Та дрожь, когда ты ненароком дотронулся моих волос…
И как она на гриф гитарный легла, молчанью вопреки.
Замри… Не убирай руки…

Память беседует с нами на мёртвой латыни.
Время куражится, наши эпохи листая.
Прах обращается в хлам, в сувениры — святыни.
Птица не помнит гнезда, уносимая стаей.

Колос не помнит зерна, из которого вырос.
Прошлое — сон. И его не поймаешь с поличным.
Память хрупка и прозрачна, как древний папирус,
Хоть долговечна, как он, и, как он, символична.

Память жестока и так своенравна. Но в паре
С ней — ускользающей, тающей и бесполезной —
Я собираю упрямо в свой тайный гербарий
Зёрна, колосья и птиц, что забылись над бездной.

У женщин должны быть дети и длинные волосы
Бывают, конечно, с короткими волосами.
Бывает даже, что вроде бы им идёт.
Но ведь короткие, согласитесь сами,
Это же вызов. А длинные — наоборот.

С детьми сложнее. Бывает, не вышли дети.
Их просто так не найдёшь, не купишь за деньги.
А надо платить всегда намного дороже —
Жизнью другой. И собою другою тоже.

Мир больше не бьётся на чёрно-белые полосы.
Становится проще. Или наоборот.
У женщин должны быть дети и длинные волосы.
Можете спорить. Но с верой не спорят. Вот.

Сомнамбула, спящий пророк,
Босыми ступнями по полу,
Крещенский не чувствуя холод,
Шагаешь в назначенный срок

Навстречу светилу. Очнись!
Твои небеса под запретом!
Ты тянешься вверх и при этом
Безудержно падаешь вниз.

Полёт твой не больше, чем сон.
Его траекторию зная,
Шумит голубиная стая,
Испуганно взмыв под балкон.

Но шаг безвозвратный вовне
Ты сделал — во сне, наяву ли —
И голуби шеи свернули,
Теряя твой след на Луне.

Когда темно в душе поэта,
Как тень, черны его стихи.
В них нет ни запаха, ни цвета,
Они пустынны и глухи.

И, многократно отражаясь,
В них черноточат злость и страх.
Земля холодная, чужая
Глядит на нас в его стихах.

Лишаясь музыки и света,
Всё гибнет, прикоснувшись к ней.
И тёмная душа поэта
Чем одаренней, тем страшней.

Душа, как нищенка, нагая,
Решила помогать другим,
Поскольку проще, помогая,
Себя не чувствовать нагим.

Любви разбрасывая семя,
Она рассказывала всем,
Как просто, став любимой всеми,
Себя не чувствовать совсем…

Работала Клавдия Яковлевна
Учителем в среднем звене.
Тоску свою Клавдия Яковлевна
Ночами топила в вине.

Но были за Клавдией Яковлевной
Ещё не такие грехи —
Почтенная Клавдия Яковлевна
Украдкой писала стихи!

Бывало, у Клавдии Яковлевны
Контрольная или «окно» —
Задумалась Клавдия Яковлевна,
Уставилась молча в окно…

Директор ей: «Клавдия Яковлевна,
Нас вызвали в райисполком»,
А дети ей: «Клавдия Яковлевна,
Колбаскин опять под столом!»

Воспрянет тут Клавдия Яковлевна
Кубанских томатов красней —
Не трогайте Клавдию Яковлевну,
Поэма рождается в ней!