Чума в Бедрограде

— Тысяча восемьсот семьдесят девятый.

У ревизорского портфеля, примостившегося рядом со стулом Сепгея Борисовича, истёрлась серебряная бляшка Медкорпуса. Назначение (читай: бюрократическая победа медиков над фалангами) было давно. Достаточно давно, чтобы Сепгею Борисовичу больше не хотелось расстрелять в упор Медицинскую гэбню из неположенного ему теперь табельного оружия. Но недостаточно давно, чтобы не хотелось расстрелять любого фалангу, который зачем-нибудь негромко окликнет его со спины.

У яблока в руках был очень отчётливый запах лета.

— Год знакомства с Дмитрием Ройшем? — тем же протокольным тоном для заполнения стандартных пунктов досье вдруг спросил фаланга.

Сепгей Борисович всё-таки дёрнулся. Должно быть, его собственные навыки ведения допросов давно не на том уровне, чтобы предсказывать следующий ход фаланги. Так ведь просто, а пробрало.

— Нынешний, тысяча восемьсот восемьдесят третий. Июнь-месяц.

И ответить на это тоже так просто. Конкретные факты на конкретный вопрос.

С Дмитрием Ройшем Сепгей Борисович познакомился только в этом году.

Фаланга выжидательно молчал, последовательно изучая стеллажи вдоль стен.

Сепгей Борисович решился:

— Где он?

— А вы не знаете?

— Не знаю, — отстранённо подумалось, что летом стоило составить служебную инструкцию Настоящей Бедроградской Конспирации. Если бы таковая имелась, сейчас было бы гораздо проще. — Позавчера он не вернулся. До этого пропадал полторы недели. Если вы спрашиваете о нём, значит, он уже никогда не вернётся?

Стол между Сепгеем Борисовичем и фалангой был усыпан чьим-то чужими отчётами. Свежими, без печатей канцелярии Когнитивной Части. Кажется, профилактика нервных срывов — плановые работы, которые Виктор Дарьевич считает скучными.

А пользоваться по своему разумению помещениями Медкорпуса, потому что с жетоном третьего уровня можно всё, — мерзкая манера.

Как и все манеры фаланг.

— И какая у вас с Дмитрием Ройшем была договорённость насчёт времени его возвращения в вашу квартиру?

— Это не называется договорённостью, — Сепгей Борисович усмехнулся, и вот это уже было действительно сентиментально, — это называется свободой выбора.

— Что вы имеете в виду?

— Что мне придётся вас разочаровать, если вы пришли ко мне как к сообщнику Дмитрия Ройша в каком бы то ни было деле. Общих дел у нас с ним, увы, не было.

— Увы? — всё-таки проглотил наживку фаланга.

— Увы. Наличие общих дел дало бы мне возможность знать, где он сейчас находится. А это имеет для меня значение.

— Что вы знаете о деятельности Дмитрия Ройша в Медицинском Корпусе?

Сепгей Борисович собрался с мыслями:

— Почти ничего. Могу добавить «увы» ещё раз. Знаю, к каким числам ему надо было сдавать отчётности, знаю, к какому часу он вставал по утрам в разные дни недели. Знаю, кто в его лаборатории всё время теряет в бардаке свои экспериментальные образцы. Одни бытовые подробности, словом.

— Он ничего существеннее не рассказывал?

— Ничего существеннее я не мог бы понять, я ведь не медик. И вам это отлично известно. Вряд ли я могу поддержать разговор о вирусологии за ужином — это даже не когнитивная наука лабораторий, которые я ревизирую.

— И поэтому Дмитрий Ройш не считал нужным посвящать вас в свои дела? — с сомнением уточнил фаланга.

— Разговор профессионала с непрофессионалом беспредметен. — Сепгей Борисович покачал головой. — Как будто вы станете общаться о расследованиях и допросах с тем, кто не состоит на государственной службе.

С учётом наличия во Всероссийском Соседстве уровней доступа к информации последний вопрос прозвучал предельно нелепо. То есть влюблённо. Фаланга оценил.

— И вы не попытались разобраться, что происходит, когда Дмитрий Ройш не возвращался в вашу квартиру полторы недели?

— Нет, не попытался. Как бывший тюремщик я знаю, как выясняют, кто где был и чем занимался на самом деле. — Сепгей Борисович посмотрел куда-то в пол. — Не всем это нравится.

Фаланга молчал.

— Вы надеялись обнаружить очередное должностное преступление, которое позволило бы всё-таки выдернуть меня из Корпуса назло Медицинской гэбне? — очень грустно и очень прямо спросил Сепгей Борисович. — Увы. Когда в августе я заметил, что Дмитрий Ройш приходит вечером на нервах, и попытался чем-то помочь, он попросил меня не влезать. И я не влезал — не хотел быть дома ни тюремщиком, ни ревизором. Как медицинский ревизор я знаю, что ничего сильно страшного медики в рамках своих профессиональных занятий не делают. То есть волноваться не о чем. — Взгляд фаланги опять начал бродить по стеллажам. — Я ошибся?