Чума в Бедрограде

Сепгей Борисович в профилактических целях сжал яблоко покрепче и переступил порог.

Помещение за будто бы случайной дверью было плоть от плоти Медкорпуса — полное света и воздуха, с отделкой из какой-то пахучей древесины, со стульями, от которых никогда не заболит спина, и столом, к которому хочется прикасаться. Невзрачный фаланга за этим столом выглядел как оскорбление всему Медкорпусу.

Оскорблением всему Медкорпусу он, в общем-то, и являлся.

— Сепгей Борисович, вам нравится ваша работа?

На этот вопрос нет правильного ответа. Ни того, который бы хотел услышать фаланга, ни того, который хотел бы произнести Сепгей Борисович.

— Это немного не то, к чему я привык. И не то, к чему стремился, — Сепгей Борисович сел строго напротив неприметного человечка. Поставил портфель рядом. Выпустить яблоко из рук не получилось. — Но в моей нынешней работе есть свои плюсы. Мне нравится Медкорпус.

Фаланга сверлил яблоко стеклянными глазками:

— А вы ему скоро разонравитесь. Как только вскроется, что вы покрывали Дмитрия Ройша.

— Если бы я мог его покрывать, я бы, должно быть, и сделал это. Но увы.

Стеклянные глазки оживились. Оторвались от яблока, вперились в лицо Сепгея Борисовича с чем-то похожим на действительно сильное любопытство.

Неужели Настоящая Бедроградская Конспирация сделала верную ставку?

— Поясните, — в бесцветном голосе фаланги таки прозвучал охотничий азарт.

— Это вы поясните, что происходит с Дмитрием Ройшем. Или хотя бы поясните, как я должен сейчас себя вести, чтобы ему помочь.

Недоумение, охотничий азарт, лихорадочная дедуктивная работа. Впрочем, выдавали фалангу только очеловечившиеся глаза и задумчиво зашевелившиеся пальцы. Три невесомых постукивания по столу. Хороший знак.

— Ваше имя?

— Дата и место рождения?

— Номер отряда?

— Адрес полученного по распределению жилья?

— Место дальнейшей учебы?

— Работы?

И ещё много стандартных пунктов досье, прекрасно известных фаланге.

Сепгей Борисович удивился: он полагал, что достаточно хорошо знает методы работы фаланг. Три с половиной года под следствием — достаточный срок для того, чтобы иметь подобную уверенность.

Фаланги не любят стандартных пунктов, это лишняя информация.

Возможно, сейчас это способ взять передышку. Перед нестандартными.

Стандартные пункты досье Сепгея Борисовича становились нестандартными то ли в ноябре семьдесят третьего, то ли в мае семьдесят шестого.

Служба на Колошме.

Седьмой уровень доступа взамен десятого. Десятый — это всё мелкие сошки, управленцы вне крупных городов, тюремщики, начальники под более высоким начальством, рядовые сотрудники наиболее значимых служб. Медицинские ревизоры, например.

А седьмой — это уже самая настоящая большая политика. Колония для политических заключённых, самая знаменитая тюрьма Всероссийского Соседства.

В ноябре семьдесят третьего гэбня Колошмы сменила три из четырёх своих голов разом. Негласное распоряжение: «вы там поспокойней». Сепгей Борисович всегда был из тех, кто поспокойней. Тогдашний главный политический скандал (чего уж там, главный политический скандал всех последних лет) он воспринял с недоумением: голова гэбни Колошмы спутался с заключённым, переругался с другими головами, наделал глупостей, умер. Звучало немыслимо. Шептались все, у кого за плечами был хоть какой-нибудь институт госслужбы. В институтах тоже шептались. Старый институтский тренер по стрельбе, приятель Сепгея Борисовича, прямо перед назначением того на Колошму сказал, что, мол, скандал поостынет, случай введут в программу подготовки госслужащих. Показательный, мол, случай. Интересно, ввели?

После «показательного случая» сидеть в гэбне Колошмы было как-то неловко. Вся текущая рабочая документация, приходившая из внешнего мира, так и кричала между строк о показательном случае. Никто ничего не знал (расшифровки бесед того самого головы гэбни с тем самым заключённым появились хоть в каком-то доступе только через несколько месяцев), но все имели мнение. А Сепгей Борисович со своим седьмым уровнем слушал те самые пока не преданные публичной огласке внутри госаппарата записи и много думал.

А в мае семьдесят шестого на Колошме вспыхнула степная чума. Это было неожиданно — все уже успели забыть, что Колошма знаменита не только показательным случаем, но и показательными эпидемиями. Забыли, вовремя не среагировали, не выслали в срок лекарство (как будто от степной чумы есть лекарство, но хоть иммунных препаратов бы тогда!). Пришлось справляться самим.