— Отвали, — устало отмахнулась Яська.
“Матушка” надулась и занялась виски. На кухню притопала толстая бородатая девочка с маслянистыми глазами, пала на широкую грудь батюшки и разразилась рыданиями.
— Не плачь, Аполлон! — нудно приговаривал священнослужитель, поглаживая мелированные локоны страдалицы. — Ты же знаешь, он вернется. Погуляет немного на стороне и вернется. Сколько раз уже так было. Лучше выпей!
— Он подонок, подонок! Я его ненавижу! Я все для него делала! Кожаный пиджак свой подарила! Таблетки доставала! А он…— тоненьким голоском жаловался Аполлон, уткнувшись в черную рясу.
“Матушка”, выглядывая из-за бутылки, строила глазки Никите и выспрашивала у Яськи, “что лучше: крем-пудра или обычный тональник”.
— Твою рожу чем ни мажь, больше десяти баксов на панели не получишь! — рявкнула бородатая девочка неожиданно мужским голосом.
— Сам дешевка! Иди в лес и там сдохни! — жеманно протянула “матушка”, облизывая Никиту похотливым взором.
— Не по-христиански это, не по-христиански, — загудел батюшка.
На кухню, разбуженные запахом виски, друг за другом заползали азиатские модели.
— Яся! Что ты здесь делаешь? — спросил Никита.
Яся посмотрела на него тусклыми кукольными глазами. Азиаты продолжали прибывать. Раскосый юноша в черных чулках упал перед батюшкой на колени:
— Отец мой! Отпусти мне грех! Страшный грех!
— В чем ты согрешил, сын мой?
— Мне нравится трогать большие титьки!
“Матушка” покатилась со смеху. Азиаты осуждающе смотрели на своего земляка. Батюшка широким жестом благословлял грешника.
— Епитимью ему, епитимью! — визжал неуравновешенный Аполлон, стуча кулаком по столу. — Пусть даст под хвостик! Всем!
— ЯСЯ!!!! ЧТО ТЫ ЗДЕСЬ ДЕЛАЕШЬ?! — закричал Никита прямо ей в ухо.
Яся отшатнулась. Пидары испуганно заткнулись, только “матушка” восхищенно прошептала:
— Ах, какой мужчина!
— ЯСЯ!!!! ЧТО ТЫ ЗДЕСЬ ДЕЛАЕШЬ?!
Восточные принцы один за другим стали покидать кухню.
— ЯСЯ!!!! ЧТО ТЫ ЗДЕСЬ ДЕЛАЕШЬ?!
Бородатая девочка, мелко крестясь и охая, выбежала следом.
— ЯСЯ!!!! ЧТО ТЫ ЗДЕСЬ ДЕЛАЕШЬ?!
Батюшка, отдуваясь, встал, взял в одну руку бутылку, во вторую — “матушку” и степенно поплыл к выходу. “Матушка”, изогнувшись, послала Никите воздушный поцелуй.
— ЯСЯ! ЧТО…
— Замолчи, а? Не позорь меня, и так уже всех распугал! — смущенно и как-то очень миролюбиво сказала Яся, пытаясь прикурить. Никита выхватил у нее сигарету.
— Посмотри мне в глаза! Не можешь?! Зачем ты так?! ЯСЯ! Ведь это не ты! Ведь я же помню…
— Так. Только не надо устраивать вечер воспоминаний. Я тоже все помню. Я НИЧЕГО НЕ ХОЧУ ПОМНИТЬ! Это моя жизнь. Я ее выбрала. И мне нравится! Да!
— Не ври мне, пожалуйста, — тихо сказал Никита.
Яся заплакала. Слезы были ее главным оружием. И пользовалась она им виртуозно. Просто смотрела на Никиту большими честными глазами, из которых катились большие честные слезы, и молчала. Понимай как знаешь.
Яся страдальчески закурила.
— Теперь ничего не исправишь. Ты меня отпустил. Ты всегда знал, как жить. Я никогда не знала. Зачем ты, такой умный, меня отпустил? А сейчас приходишь и орешь “что я здесь делаю”? Живу я здесь! Да! Сам виноват! Надо было связать меня и держать рядом! А теперь поздно!
— Яся, ты же отлично знаешь, что тебя невозможно удержать.
— Значит, плохо старался! Значит, плохо меня любил!
……..
…….
…….
— Прости меня, пожалуйста.
— Ты меня прости. Ты ни в чем не виновата. Я люблю тебя.
— Я тоже тебя люблю.
— Ты не поняла, я тебя люблю.
— Давай о чем-нибудь другом поговорим.
— Давай.
13
Из всех радикальных друзей Рощина самым приличным был Тёма. Часто они вдвоем, заложив руки за спину, дефилировали по Летнему саду и рассуждали о высоком. Никита, приезжая в Питер, становился вольным слушателем этого ходячего университета. Тёма и Рощин оглушали мраморных богинь спорами о Бодрийяре и Хаким-Бее, о войне англичан с зулусами и теории консервативной революции.
Тёма был адептом философии Александра Дугина и утверждал, что прочитал и понял все труды бородатого мыслителя. Скептик Рощин был уверен, что теории Дугина не может понять никто, даже сам Дугин. На что Тёма презрительно отвечал:
Читать дальше
