Идти сквозь снег, любить опять...
Кушнер Александр Семенович родился в 1936 году. Поэт, эссеист, лауреат отечественных и зарубежных литературных премий. Постоянный автор нашего журнала. Живет в Санкт-Петербурге.
* *
*
Боже, ты показываешь зиму
Мне, чехлы и валики ее,
Тишину, монашескую схиму,
Белый снег, смиренье, забытье
И, организуя эту встречу,
Проверяешь десять раз на дню:
Неужели так и не замечу,
Чудных свойств ее не оценю?
Оценю, но словно против воли,
Еще как! — желанью вопреки,
Все ее чуланы, антресоли,
Где лежат платки, пуховики,
Все сады, парадные палаты
И застенок заднего двора…
Есть безумье в этом сборе ваты,
Меха, пуха, птичьего пера.
Боже, ты считаешь: я утешен
Рыхлой этой грудой, тишиной.
Мы имеем дело с сумасшедшей!
Приглядись к ней пристальней со мной:
Сколько белых полочек и полок,
Всё взлетит, закружится, чуть тронь.
Я боюсь усердья богомолок
И таких неистовых тихонь.
* *
*
“Шел в комнату, попал в другую”.
Припомню фразу дорогую —
И сразу станет веселей.
И жаль нам Чацкого, но в ней
Такая прелесть: слава богу,
Что было “Горе от ума”.
Как будто потерял дорогу
Молчалин: как же, снег и тьма!
И забываюсь понемногу,
И даже нравится зима.
Любимый автор, цепенея,
Глядит на сани, облучки.
Смешно: похож он на еврея.
Какие детские очки!
Густые брови, шевелюра,
Внимателен и тонкогуб…
И языка клавиатура
(Что Фамусов, что Скалозуб) —
Его душа, его натура
В стране медвежьих ласк и шуб.
А стих похож на весть благую.
Умрем — и Богу скажем вдруг:
Шел в комнату, попал в другую.
И где смятенье? где испуг?
Наградой будет нам улыбка.
Какая радость, благодать!
Что это? Слышится то скрипка,
То фортепьяно, так сказать.
А мысли мрачные — ошибка.
Идти сквозь снег, любить опять.
* *
*
Какой в них впрыснут яд,
Рассказывать не станут.
Теперь цветы стоят,
По десять дней не вянут,
И пусть благоухать
Уж не умеют дружно,
Но воду им менять
Теперь почти не нужно.
О, красоты запас
С искусственным акцентом!
Я думаю, и нас
Снабдят таким ферментом,
Что беды и года
Уже души не тронут.
Подчищена среда,
Тепличный грунт прополот.
И вряд ли кто сказать
Рискнет в стихах, что грустно
И некому подать
Руки, — откуда чувство
Такое? Не смеши
Признаньями отныне
Про детский жар души,
Растраченный в пустыне.
* *
*
Он перед смертью смерть назвал
Порой великих превращений.
Как будто он тайком менял
Немецкий свой разумный гений
На нечто большее. На что?
Когда умрем, тогда узнаем,
На холод выйдя без пальто,
За той копной, за тем сараем.
А ведь хотелось бы узнать
Уже сейчас, в каком обличье
Он пишет что-нибудь опять,
Или в гнездо влетает птичье,
Иль, помавая плавником,
На дно ложится океана,
Нужды не ведая ни в ком
И избегая Эккермана.
* *
*
Блажен, кто посетил до полного распада
Империю: он мог увидеть все, что надо:
Допустим, Ереван, Гегард и Аштарак,
Где трудится вода празднолюбиво так,
С уступа на уступ прыжком перебегая:
Вращенье жерновов — не труд — игра такая.
А стройный храм Гарни — как если б в нем Гомер
Руками проверял размах и глазомер.
Армения — печаль, а Грузия — веселье,
Там шумный разговор и легкое похмелье,
И Францию она себе за образец
Взяла — гасконский дух и рыцарство сердец,
Над улицей гора топорщится в тумане.
Любил я, как стихи, фильм Иоселиани.
Не вспомнить ли еще Ташкент, Алма-Ату,
Бухарских изразцов морскую пестроту —
Их синеглазый блеск, взлелеянный в пустыне,
И осликов — на них в корзинах возят дыни, —
И старца в пиджаке, что царь Ассаргадон.
Какой же мне и впрямь приснился чудный сон!
Читать дальше
