Вечером 22 июля мы были в Калуге. Оставив нас с Володей в машине, наш секретарь райкома пошел в Калужский городской комитет комсомола, чтобы представиться и договориться о согласованных действиях. Вдруг он выбегает из подъезда и кричит: “Москву бомбили, Московский комитет комсомола разрушен, возвращаемся побыстрее!”
Шофер, которого мы звали по отчеству — Христофорович, гнал машину как мог. Ехали утром. Рассвело очень рано, и мне запомнилась необыкновенно красивая, совершенно пустая и, казалось, мирная дорога: постоянные подъемы и спуски, туманная дымка над полями...
Приехали домой, отчитались. Быстро прошел день, а вечером разнеслось: “Граждане, воздушная тревога!” Я бросился на крышу с несколькими ребятами из нашего подъезда. Смеркалось. Где-то у горизонта виднелись сполохи огня. Небо прочертили лучи прожекторов. Все ближе слышались выстрелы зениток и характерное вибрирующее гуденье фашистских самолетов. Вдруг я услышал знакомый писк, который стремительно усиливался.
— Ребята, бомба! — первым сообразил я (опыт-то уже был!). И мы стремглав помчались вниз, катясь по перилам, перепрыгивая через ступеньки. Мы успели добежать до третьего или второго этажа, когда совсем рядом раздался оглушительный взрыв, куда более мощный, чем взрывы тех бомб, с которыми я познакомился под Вязьмой. Послышался звон стекла, хруст вышибленных со своих петель дверей. Но метровые стены нашего дома даже не шелохнулись. Оказывается, бомба упала на четырехэтажный корпус, стоявший во дворе соседнего дома номер 28 по улице Горького, и снесла его до основания. А мы отделались, что называется, легким испугом. В моей квартире, в комнате прямо напротив нашей, жил Алексей Федорович Левушкин (впоследствии директор крупного рыбного магазина). Взрывная волна вышибла целое трехстворчатое окно, и оно упало на диван, где он спал. Диван, как тогда было принято, имел валики у изголовья и у ног, они и спасли соседа — он не получил даже царапины.
Наутро я был свидетелем замечательной сцены. В комнатушке домоуправления (оно было в нашем дворе) собрались взволнованные жильцы. Они наседали на управдома, требуя записать, кому надо поправить дверь, кому вставить стекло или оконную раму целиком. Тот был в очень хорошем настроении, все записывал, отпуская шутки и остроты.
— Почему вы смеетесь, чему радуетесь? — возмутилась одна женщина, явно в трансе от пережитого.
— Как же мне не радоваться, — невозмутимо отвечал управдом. — Вы посмотрите, что с соседним домом стало, а у нас подумаешь — стекло, двери. Это мы все починим!
Действительно, справедлива еврейская поговорка: “Если тебе плохо, посмотри кругом”. Маленькая эта сценка запала мне в душу, я часто вспоминал ее, когда мне в жизни приходилось туго.
После этой ночи бомбежки продолжались с немецкой регулярностью каждую ночь. Обычно сначала примерно часов в девять раздавался сигнал: “Граждане, воздушная тревога!” — через некоторое время слышалось: “Угроза воздушного нападения миновала, отбой”, а потом снова тревога, уже “настоящая”. Я не знаю, чем объяснялось такое “расписание”, может быть, немцы перед налетом высылали разведку, но оно выдерживалось неукоснительно.
Военные сводки, несмотря на всю их приглаженность и туманность, становились все тревожнее. О падении тех или иных городов не говорилось, но и так было понятно, что, когда вместо минского направления появилось смоленское, это означало, что Минск сдан, так было и на Украине, в Прибалтике — повсюду. Мы с друзьями решили идти на фронт, не дожидаясь призыва. На стадионе “Динамо” шел отбор бойцов в дивизию особого назначения. Мы с Володей Зиновьевым кинулись туда. Меня сразу отвели (почему, не знаю), а близорукий Володя был принят только потому, что к окулисту за него пошел наш общий приятель Яша Крауз.
Тогда я нашел на Пушкинской площади, примерно напротив старого здания “Известий”, осоавиахимовские трехмесячные Курсы радистов военного времени — так они официально назывались. Тут мне тоже пришлось немного схитрить: у кандидатов первым делом проверяли слух, а я от рождения абсолютно не слышу правым ухом. Врач поворачивал меня боком и, отойдя на несколько шагов, шептал какие-то слова. Я должен был повторить их. Потом то же самое — другим боком. Выручило то, что левое ухо у меня слышало так хорошо, что я и отвернувшись смог выполнить тест, и врач ни о чем не догадался.
Читать дальше
